Олег Колмаков - Злая память. Премиум-издание. Все книги в одной

Подлинная ж измена поджидала российские войска несколько позже…

Итак, в августе 96-го, как всегда неподготовленные федералы были атакованы более организованными и мобильными чеченскими боевиками. Первый натиск противника россияне всё же сдержали. Вновь развернулись уличные бои, вновь колоссальные потери в живой силе и технике.

Князев, непосредственно принимавший участие в обороне Грозного, мог воочию наблюдать, как после многодневной кровопролитной обороны, инициатива постепенно начала переходить уже к российским подразделениям. Пусть и с большим числом погибших, но федеральные войска постепенно переходили в контрнаступление. Безусловно, это был далеко не 95-й. Кое-чему российская армия всё же успела научиться. Медленно, но верно боевиков удалось оттеснить на самые окраины пылавшего огнем города. Пришло время для последнего, решающего удара по врагу. И сил, и желания, и ресурсов – всего этого у федералов было на ту минуту, казалось бы, предостаточно.

И в этот самый, вроде бы, наиболее кульминационный для российских войск момент, когда полный разгром чеченских бандформирований уже виделся лишь делом времени (каких-то, считанных часов), генерал Лебедь вдруг подписывает в Хасавьюрте соглашение о полном выводе войск из Чечни.

Дикость, абсурд, нож в спину, да всё что угодно, ведь все многочисленные жертвы и невероятные усилия, одним махом, одним небрежным росчерком пера были пущены генералом коту под хвост. Героизм и мужество, проявленные в бою за Грозный, оказались попросту невостребованными. И, самое главное, никому ненужными. По сути, «генерал без армии» предал всех солдат и офицеров, воевавших в те дни на Кавказе.

Назвать то бегство плановым выводом войск, честное слово, язык не поворачивается. Отряды боевиков входивших в город, буквально наступали на пятки спешно покидавшим республику российским подразделениям.

Через оптику армейского бинокля Князев видел, как на многострадальную площадь «Минутка» вдруг закатились «люди с гор». Полтора года назад, эта площадь ещё была усыпана телами российских солдат и офицеров, отдавших свою жизнь за Президентский Дворец. В буквальном смысле насквозь она была пропитана кровью молодых, крепких и преданных России мужчин. И на этом самом месте (считай, на костях тех бойцов) боевики принялись отплясывать свой истеричный зикр.

Для тех, кто не в курсе, зикр – это чеченский танец, представляющий собой нечто среднее между ритмичным топотом и ускоряющимся бегом на месте. В общем, никакой красоты и уж тем более, ни о какой эстетики не может быть и слова…

Именно в те августовские дни, многие российские офицеры (тех самых, для которых честь и совесть, по-прежнему не являлись абстракцией или пустым звуком), пожалуй впервые, всерьёз задумались об увольнении с военной службы. Та же мысль посетила тогда и Князева. Чем он займется на «гражданке», майор (большую часть своей сознательной жизни отдавши армии) не имел ни малейшего преставления. Однако терпеть дальнейшие унижения, быть оловянным солдатиком или, того хуже, «пушечным мясом», Князев вовсе не жаждал.

В свой родной город, по вполне понятным причинам Валерий вернулся почти на месяц раньше установленного командировкой срока. Просто на просто война, по распоряжению Кремля, уже окончилась.

Будто «опущенный» или в чём-то виновный, прикрываясь сдвинутым на глаза козырьком армейской кепки, Князев шел по знакомым ему улицам. При этом, во взглядах прохожих, периодически попадавшихся ему по пути, он непременно читал немой упрёк в свой адрес: дескать, что ж вы, военные, так бездарно просрали Афган, а теперь и Чечню?.. Задарма отдали победу выродкам-бандитам!..

Успокаивало лишь одно – очень скоро он встретится с семьей. И хоть на время забудется весь тот былой позор и его душевные терзания с ним связанные.

О своем раннем возвращении Князев предпочел не оповещать. Не хотелось Валерию, чтоб кто-то из друзей или знакомых, ни дай-то Бог, вдруг устроил ему нечто похожее на торжественную встречу. Ну, не было нынче повода для какого бы то ни было, всеобщего веселья.

В его дорожной сумке, конечно же, болтались кое-какие заранее купленные подарки – некая дань принятым в их семье традициям. Тогда как неожиданное возвращение и лишние тридцать дней проведенных в кругу семьи (по крайней мере, проведенные вместе с сыном; потому как с супругой у Князева всё ещё оставались натянутые взаимоотношения) и должны были стать главным подарком. А там глядишь: и с Лариской всё притрется и образуется.

Короче, Князев готовил сюрприз. Потому и замок квартиры, он открыл почти беззвучно. Вовнутрь вошел на цыпочках. По коридору двигался тихо, ступал осторожно и заранее зная какая из половиц может скрипнуть. Едва дыша заглянул в дальнюю комнату, где горел свет и откуда доносились звуки, свидетельствовавшие о чьем-то присутствии…

«Предательство» и «измена» – как известно, понятия одного ряда. По своей подлой сути они являются практически синонимами. Ведь как одно, так и другое – выражают крайнюю степень попрания верности чему-либо или кому-либо.

«Уж лучше б я в Чечне сдох!..» – именно эта грешная мысль мелькнула в голове Князева, когда заглянув в комнату он застал врасплох свою супругу в постели с мужчиной. И не просто с мужчиной…. Когда-то Валерка считал его своим другом. Это был тот самый Сашка, неизменно флиртовавший с его Лариской на их общих вечеринках.

Факт, как говориться: был на лицо.

И тем не менее, увидев в дверном проёме Князева, Лариска лишь вызывающе усмехнулась. Тогда как Сашка мигом вскочил на пол. Смущённо натягивая на себя штаны – то ли из страха, то ли по совести – он всё пытался и пытался чем-то оправдаться перед нежданным гостем: «Ты, Валерка, не подумай ничего плохого!.. Это получилось у нас впервые и чисто случайно!.. И вообще, мы только целовались!.. Ну, а о том, чтобы согрешить и вовсе не думали!..»

Уж лучше б он помалкивал.

Отчаяние, бессилие, некая тоска и внутренняя боль – всё это и многое другое, накопившееся за последнее время, вдруг залпом выплеснулось из Князева наружу.

Бил больно…. Нет, не бил. Скорее, он их молотил. Молотил больно, безжалостно и чрезмерно жестоко, невзирая на хруст костей, на крики и мольбы о пощаде. Словно расправлялся он сейчас вовсе не с теми, кто совсем недавно был ему дорог или супруга, а с самыми настоящими чеченскими отморозками, только-только отплясавшими на его кровати свой безумный зикр.

Лариска, Сашка, чеченские боевики – все они нынче были для Князева врагами. Потому и не было в нём ни жалости, ни послаблений.

Когда ж запал злости иссяк, вернувшийся с войны офицер сгреб свои самые необходимые вещи и покинул: в прямом и переносном смысле, свой разбитый семейный очаг…