Константин Строф - Плач Персефоны

А теперь вот кухня, жестяная дробь… В какой-то миг нечто внутри вдруг сжалось и отчаянно забилось, моля о свободе, и Ольга уже была почти готова сбежать, но Нежин без предупреждений встал во весь свой немалый рост и, порывшись в холодильнике, сотворил хлеб, ущербную пачку масла с комканой бумажной фатой, грушу, кусок вареного мяса на тарелке и все это протянул ей, даже проводив свои дары туманной, но все-таки улыбкой. Облегченно вздохнув, Ольга поблагодарила и спешно принялась сооружать себе бутерброд, точно хлеб вот-вот мог ожить в ее руках и, отпустив лапы, броситься прочь. Решено было не удивляться.

Есть, в общем-то, не хотелось, но заняться чем-то было для Ольги несравнимо лучшим выходом, нежели продолжать подбирать слова для несбывшегося монолога. Нежин тем временем с неожиданной ловкостью поставил перед ней чай в довольно изящной высокой чашке, расписанной бледными ирисами и откровенно не шедшей его собственной посуде.

Из одной вежливости Ольга отрезала себе крохотный кусочек мяса. И то, как ни странно, оказалось вполне приличным на вкус, а она будто бы даже почувствовала аппетит, однако больше все же есть не стала.

Нежин между тем ушел в другую комнату и теперь копошился там, хлопал дверцами, двигал что-то, изредка кряхтя. Следом громко зашумела за стеной вода. Оставшись одна, Ольга поуспокоилась и почувствовала себя вполне счастливой. Расслабленно откинулась на спинку стула и, осматриваясь, недоумевала на свое чутье, так и засбоившее с определением зверя, водящегося в этом месте. Кухня была сильно затемнена плотными коричневыми шторами, потому, несмотря на ясную погоду, горели две лампы. Ольга протянула руку и впустила, сощурясь, немного солнца, но что-то подсказало ей оставить все по-прежнему. Пальцы сомкнулись, отдернулись, и свет покорно отступил.

Хотя везде в доме, как ей показалось, было чисто, здесь присутствовал определенный беспорядок. Было видно, что это место является средоточием жизни обитателя темной квартиры.

Ольга осматривала древние банки, теснящиеся на полках, и пила чай, когда Нежин вернулся обратно в кухню.

– Больше не будете? – спросил он, указывая на мясо движением головы. У него был низкий усталый голос, совсем, как посчитала Ольга, не идущий внешности. Вероятной виной всему было долгое молчание его держателя, и Ольга, потеряв надежду, успела навоображать себе иного. Вообще-то даже разглядеть Нежина при их прошлой встрече она успела лишь мельком, сейчас же стало сильным испытанием ее первым впечатлениям. Не в худшую, однако сторону. Просто куда-то в сторону.

В Комитете мало озадачивались вкусами кандидатур.

– Наверно, нет. Спасибо большое. Просто два бутерброда для меня уже много, – соврала Ольга. Она съела один и не прочь была добавить чего-нибудь еще, но ей так хотелось быть хорошей.

Нежин взял тарелку и, подойдя к раковине, наклонил над мусорным ведром. Содержимое медленно сползло вниз, доложив о приземлении легким целлофановым треском.

– Зачем вы это сделали? – перепугалась Ольга. – В чем дело? Мясо было чудное. И… Я его после непременно бы съела.

Нежин повернулся и удивленно посмотрел на нее, точно не в силах уяснить концовку. Всякое «после» в этой обстановке, очевидно, не приходило ему в голову. Он ничего не сказал, а только слабо пожал плечами.

Немного постояв, словно в ожидании, Нежин виновато улыбнулся шкафу и налил себе полный стакан воды. Графин его представлял собой странноватое сооружение из стеклянной бутылки вышедшего из употребления образца с впаянной в нее трубкой. От порывистости, с которой он двигался, немного воды пролилось мимо, но того не замечая, он быстро осушил стакан и поставил его на место, а прозрачная лужица тотчас сомкнулась вокруг впалого дна.

– Жажда, – протянул он, посматривая куда-то сквозь непроницаемую штору. – Нечто, прямо скажем, странное происходит с этими чувствами.

Он еще раз улыбнулся, почти коснувшись взглядом кончиков Ольгиных пальцев, и ушел в прихожую. Ольга слышала, как он споткнулся о ее чемоданы. Вскоре скрипнул шкаф, зашуршала надеваемая одежда. Ольга поднялась и поспешила на звук, словно на зов. Нежин стоял перед зеркалом, но смотрел куда-то мимо. Под потолком теперь жужжала и конвульсировала над мушиным некрополем ртутная лампа. Все вокруг побледнело. Отодвинув к стене свои вещи, Ольга замерла, сцепив руки за спиной и сконфуженно потупив взор, теряясь за неоговоренным. Не обращая на нее никакого внимания, Нежин принялся влезать в пальто.

– Мне на работу разрешено пока не ходить, – запинаясь, начала Ольга. – Это, конечно, временно и исключительно ради дела, – Нежин различимо вздрогнул и потянул вверх воротничок пиджака, ставя его в стойку. – Ведь они не знают, как быстро все сложится… Надеюсь, вы понимаете. Я пока что подожду вас, разберу чемоданы. Помоюсь, если вы не против. Есть кое-что интересное… может, на ужин? Потом отдохну… почитаю, вас подожду.

Она не знала, что еще принято говорить истукану. Нежин, не оборачиваясь, украдкой посмотрел на нее через зеркало, поиграл пряжкой чемодана и в который раз неопределенно пожал плечами.

Вдалеке показалась знакомая дверь. Завидев Пилада, она непреклонно начала приближаться. Он угрюмо подчинялся, переставляя ноги и чувствуя, что за́мок его спокойствия пуст, в стенах зияют черные бреши, все сбежали, позиции оставлены неверными подданными и беззащитны. В царстве человеческих эмоций постепенность славится своей внезапностью.

За столько лет, коим один только счет учреждался полдюжины раз, он так и не привык к ежедневным встречам с людьми. На основе сомнительных соображений часть из них даже именовалась «коллегами по работе». Вся согласная кровь ушла в голову и теперь сочувственно шептала в висках. Пилад не утерпел – с отчаянием сорвал галстук, смял его на ходу и сунул в портфель, который заранее переложил в левую руку, пытаясь таким образом освежить другую. Большие неудобства ходили за Пиладом по пятам. И пусть руки ему никто давать не собирался, он был готов.

Несколько минут он еще стоял перед желтой – словно от собственной его флегмы – дверью. Было слышно, как за ней уже шумят голоса, десятки голосов. Выхода не было. Пилад неуверенно взялся за медную ручку, еще не высохшую после чьего-то мокрого прикосновения.

Его повсюду опережали.

Ощущение было, словно, несмотря на отработанную незаметность появления, все взгляды мгновенно стали обращены к нему. В который раз…

– Гляди-ка, снова без галстука, – сказал Онучин Бергеру, оживляясь одной гунявой башкой на морщинистой бескостной шее. Обоим было под тридцать. И оба были самыми молодыми среди местных сотрудников. Их столы стояли рядом – прямо возле двери, посему их досужее двуглавое любопытство не пропускало ничего из происходящего (и проходящего) в этом месте. А непосредственность вешних изменений за окнами, кажется, еще больше обострила интерес. В силу своего возраста это были воплощенные надежды местного отделения Комитета. Нежин прекрасно знал, что никто ни на секунду не задержит взгляда на его строке, отмеченной стажем и образованием – впрочем, загадочными для него самого, – если пойдет речь о выборе. Молодые побеги – любые, даже паршивые – нынче охранялись ревностней священных быков на Крите.