Константин Строф - Плач Персефоны

В его пробуждении был повинен внезапно оживший после многих лет забытья дверной звонок. Несмотря на мимолетность происшедшего, Пилад поежился и слегка удивился самому себе – столь неприятным предстал так хорошо знакомый прежде звук. Он проник в сон, нарушив царившее там обиходное безмолвие, и носился теперь по голове разноголосым эхом. Поначалу запыленный разум пошел по простому пути, не поверив в случившееся. Пилад не стал открывать глаз понапрасну, приписав нежданный всплеск скоротечного воздуха причудам иного, безнадежно утраченного мира, кусочек которого он, очевидно, умудрился протащить через все естественные преграды вслед за собой и который же парадоксальным образом разбудил его. У той несвоевременно спроваженной сферы не было ни выхода, ни дна, но где-то нашлось худое место. Пошарив под веками, Пилад с досадой обнаружил, что картины покинутых им мест уже начали стремительно вымарываться ожившей памятью.

Но звук раздался вновь. Находящийся за дверью не унимался, отказываясь отступать в сновидение. Раз материализовавшись, ничто не захочет повернуть вспять, превратиться обратно в случайный, коротко живущий образ прихотливого забвения.

Звонок прозвучал в третий раз. Пилад, бесповоротно ощутивший самое себя – самое что ни на есть лежалое и бесформенное, – от неуютности стиснул зубы.

Холодный липкий пол окончательно привел его в чувства. «Быть может, почтальон?» – не без надежды пронеслось в пудовой голове. Опираясь для верности о стену, Пилад медленно пошел, пришлепывая по истертым половицам и криво усмехаясь собственной фантазии.

Умывшись отстоянной водой, он протянул руку и, не открывая глаз, долго не мог нащупать полотенце. И полотенце в итоге пришло, и лицо стало сухим и свежим, а голова – удивительно пустой и сносной, но звонок заголосил снова. Снова и снова Пилада настигали, хватали поучительно за уши, заставляли с дрожью убеждаться, что настырное присутствие постороннего не мерещится. Над раковиной в углу рыжеватая сатурния приготовилась сменить Пилада в той уютной, хоть и сырой лощине, с которой он наспех распрощался не так давно. Живя в потемках, да еще в таком соседстве, тучности собственной летуша не стыдилась и считала излишним тратиться на яркие наряды. Ни на переполох нынешнего утра, ни на вопросительное движение хозяйской головы (за неимением лучшего можно величать «антикивком») она ровным счетом никак не отреагировала.

Давно привыкший встречать на своем пороге обитателей исключительно мира мертвых, Пилад даже не потрудился справиться, кто за дверью. Спокойно открыв ее, он поднял взгляд и оцепенел, без промедлений пав до состояния испуга. Перед ним совершенно явственно стоял человек – самый натуральный, часто дышащий, водящий руками, стыдливо опускающий глаза и скорее всего способный говорить.

Женщина растерянно оглядела Нежина… Подойдет для повести будничный костюм фавна, сатира, пана – любой другой нечисти теплых средиземноморских лесов, – конкретнее она сообразить не могла, пусть не сраженная явлением немолодого и абсолютно нагого мужчины, но приведенная в недоумение. Усилием воли она собралась с мыслями и уже решилась что-то вымолвить, однако в этот момент дверь захлопнулась перед ней так же стремительно, как и открылась.

Лицо женщины казалось странно знакомым. Но над этим не пришлось долго раздумывать: чрево зычно напомнило о давнем, не единожды уже отложенном намерении.

Из полудремы, в которой Пилад неизменно пребывал, стоя под душем, его вывел прежний звук, вертлявый и язвительный – эпитеты, вполне подошедшие бы какому-нибудь шутнику, не правда ли? Вот только у одного определенно не вызывал улыбки этот не успевший начаться, но уже измаявшийся, точно больной младенец, день. Впрочем, звук вернулся несколько более робким. Словно спохватившись, Пилад поспешно вытерся полотенцем и отпер дверь.

Женщина никуда не делась. Нежин выглянул и осмотрел лестничную клетку, стараясь не касаться взглядом замершего силуэта.

Наконец, выпрямившись, Нежин пощелкал пальцами и равнодушно скосился куда-то в сторону. Вид у него теперь гораздо более приличествовал разговору. Помня прошлый опыт, женщина торопливо начала:

– Вы не помните меня? – попробовала она сразу заставить его говорить. Но Нежин лишь странновато хохотнул, издав в конце губами не совсем приличный пшик.

– Вы разве не помните? – снова попробовала она. – Это меня к вам направил Комитет. Меня зовут Ольга.

Где-то на нижних этажах охнула ушибленная дверь.

– Ольга Сергеевна, – тут же поправилась женщина, покраснев и с тем вместе похорошев.

Нежин повернул голову и какое-то время неподвижно смотрел перед собой, словно оценивая, вынудив ее тем самым что-то припомнить и отвести глаза. Он помрачнел и, кажется, потерял интерес, а отпущенный взор немедля съехал вниз. За тонкими неуверенными ногами, облаченными в бежевые колготы, бок о бок стояли два больших чемодана. Решив, что он занят ее фигурой, женщина покраснела пуще прежнего, немного зайдя в роль девицы. Внезапно Нежин развернулся на тапочных мощах и бесшумно исчез в полумраке квартиры. Дверь, впрочем, на сей раз осталась открытой. Гостья попыталась окликнуть початую неизвестность, но ответа не получила. Недолго думая, она взялась за чемоданы и осторожно вошла.

Из кухни доносилось нестройное бряцанье столовых приборов. Ольга, немного постояв в прихожей и не дождавшись ни указаний, ни приглашений, сама проследовала на звук, украдкой заглянув по дороге в незапертые комнаты.

Нежин грузно сидел за столом и что-то сосредоточенно ел из стальной миски с громким стуком. Табурет под ним время от времени тревожно поскрипывал. Ольга осталась стоять в углу, и только когда едок поднял на нее вопросительный взгляд, прошла и села на единственный свободный стул. Проследив на уровне бедер за ее осторожным перемещением, Нежин вернулся к своему корму.

– Так вы меня не ждали? – вновь обратилась к нему Ольга. Ответа, как и в предыдущий раз, не последовало, и от досады, знакомой любой невидимке, ее бесцветные брови чуть заметно дрогнули, а ноготь мизинца принялся терзать щербатое пятнышко на краю непокрытой столешницы.

Томясь тишиной, обступившей ее в этом незнакомом жилище, Ольга сидела на стуле и, кусая накрашенные губы, мучительно пыталась придумать, с чего бы начать разговор. Она несколько раз с надеждой смотрела на Нежина, но ему в тот момент, помимо работы ложки, знать, все было безразлично. Обидно: при их прошлой мимолетной встрече в Комитете он казался гораздо более… человечным. Ничем не хуже других. Пусть странноватым, немного, пожалуй, даже хмурым и рассеянным, – но все это только отчасти. И согласие далось Ольге без боли.