Вероника Ткачёва - Лобстер и картошка в мундире

К чему я это вспомнила? Года два назад я со страшной силой ратовала за то, чтобы народ на культурные мероприятия ходил. Столько их, бесплатных, было и есть, что голова кругом идёт. Всякие там литературные клубы, вечера поэтические, презентации сборников… И везде хотелось успеть. (Сейчас уже не хочется.)

Да и сама я такие культурные всплески либо организовывала, либо в соорганизаторах была. Народ вяловато шел, надо признать. А нервов уходило много: нужно было и программу продумать, чтобы не затянуто и интересно, и до народа всё точно и ясно донести – явки, пароли, то есть место и время… В общем, хлопот много, а результат скромный. И как-то мой энтузиазм постепенно увял. Энергия заблуждений закончилась.

Но на чужие мероприятия иногда хожу.

Хожу и почти каждый раз удивляюсь (бывают приятные исключения…): ни регламента, ни программы зачастую вообще нет. Вернее какие-то наброски есть, но про время организаторы вообще не думали. Ни разу. Ни одной секунды. Например, с хронометром не проверили, сколько же звучат их нетленные стихи в их же гениальном исполнении. А звучат они часто больше 15 минут. А мы все знаем, что активное внимание на 15-й минуте заканчивается. Ну, устроены мы так! С этим ничего не поделаешь.

А потом выходит ещё один автор. И тоже заводит короте́нько так… И тоже ни разу не помнит про сакральный лимит. И за ним к микрофону всё идут и идут. Такие же. Алчущие выступить.

И когда вся эта говорильня переваливает за два часа (причём без антракта, потому что устроители знают, что после антракта не вернётся никто!), ты уже проклинаешь всё на свете: и организаторов, и выступающих, независимо от их таланта, и себя – за то, что пришёл, а главное – за то, что сел не с краю где-нибудь, а в середине ряда. Монументально так сел. Что не выбраться, не устроив демонстрацию. Также проклинаешь своё воспитание, которое не позволяет тебе встать и уйти, показав тем самым, что уже давно пора бы это сделать всем.

А тут недавно – вообще.

В афише было указано время начала мероприятия 19:00, на страничке устроителя – 19:30. Началось, наверное, в 20:15. Потому что было запланировано на 20:00. Так в музее сказали, где всё это проходило. Но об этом знал только музей и Особа, то есть устроитель. Ну и приближённые к ней. То есть к нему, потому что устроитель был мужского рода («мужчина» о нем не пишу).

Особа заявилась без пяти восемь. На моё «Добрый вечер!» посмотрела на меня глазами, похожими на два омута (не поймёшь, что там в них – то ли бесы хороводят, то ли тина одна…), повернулась ко мне задом и уже им со мной разговаривала. На вопрос «где же можно сесть?» пробурчала что-то про лавки, которые, наверное, кто-то принесёт, и продефилировала в недра музея. Я тоже повернулась задом. И бегом с мероприятия.

Во-первых, мы с Особой были не то чтобы представлены друг другу, но уже пересекались на нескольких мероприятиях такого же толка и даже перекидывались парой фраз. Но даже если бы мы первый раз видели друг друга, то, на мой взгляд, на «добрый вечер» нужно ответить, как минимум, так же. Тем более, когда пришли на твоё мероприятие. К тебе, можно сказать, в гости. А во-вторых, я с местами, на которых сидят, вообще предпочитаю не общаться. Никак. Ни в каком качестве. А то можно и оказаться там, в конце концов, в этом самом месте, на котором сидят. При таком подходе-то…

На фото этого мероприятия, которые я потом увидела на нашем достославном ФБ, народ стоял. Столбом. Часа два, предположительно. Судя по количеству выступающих, которые тоже были отображены на фото… И не то чтобы народу так много было, просто лавочки никто так и не поставил. Вот и ходи!..

Не-е, больше не ратую я за культурные мероприятия! Вернее, за такой культур-мультур.

Наш дом какое-то время жил своей жизнью, без нас. И его веранду облюбовала пара ласточек. Потом приехала я. Птицы были крайне недовольны, воспринимали меня как нахалку, припёршуюся без всякого приглашения, и совершенно лишнюю фигуру в их личном раю. Они укоризненно смотрели, шикали-чивкали на меня издалека. Близкого соседства со мной вообще не выносили – заполошно улетали. Короче, крайне не одобряли наличие меня в этом месте.

Меня же очень умиляли ласточки. Но наблюдать за ними я могла только из окна, прячась за занавеской.

Пара была явно молодой. Гнездо они свили, на мой взгляд, кое-как – но что с них взять, юнцы! Птенцов у них ещё не было, но самочка, видимо, вот-вот собиралась снести первое яйцо. При внешней похожести птиц мне как-то сразу было ясно: вот самочка, вот самец. У каждого из них было своё любимое место отдыха. А что бы не набраться сил перед трудностями: высиживанием птенцов, а потом их выкармливанием? Так вот, самочка любила сидеть на одной определённой лопасти вентилятора, который приделан к потолку нашей веранды. А самец вроде рядышком, но не сильно, – через одну лопасть. Самочка хохлилась, видимо, ей нездоровилось, как любой беременной женщине. Самец чистил пёрышки и следил за территорией: любое подозрительное шевеление – он тревожно, коротко чивкал, и семейство дружно срывалось с места.

И вот один раз я наблюдала такую картину: самец почистил пёрышки, огляделся кругом – как хорошо! – душа у него развернулась, и он запел (дислокация была любимая – лопасти вентилятора, через одну); потом в его изящной головке (прямо-таки зримо для меня) пронеслась мысль: «Какой я молодец, всё у нас путём, дом – полная чаша, пою так замечательно, молодец и есть!»; и он, не переставая петь, в таком приподнятом настроении перелетел на лопасть к самочке; самочка, похожая на барышню 20-х годов, повернула изящную головку, словно из-за плеча посмотрела, окатила его презрительным взглядом и подумала: «Уж дети скоро будут, а мой-то дурень всё никак не остепенится!» и перелетела в гнездо (в которое она вообще-то днём только в крайних случаях залетала). Бедный самец осёкся на полуноте. Милый ромбик его клювика на секунду так и остался открытым. Он был так трогателен! Как ребёнок, которому Дед Мороз забыл принести подарок. Так хотелось сочувственно похлопать его по плечу, то есть по крылу, и сказать: «Не расстраивайся, друг! Все они, бабы, стервы…»

Сегодня мне позвонила мама и сказала ровным тоном:

– Дослушала твои сказки. Про одуванчики.

Мама имела в виду мою аудиокнигу, которую мы с Андреем Корольковым озвучили, так сказать, напополам – четыре сказки он, четыре я.

Я, конечно, напряглась. Потому что надо знать мою маму. В детстве меня хвалили, как у Жванецкого говорится: «последний раз в театре был никогда», так и меня – никогда. Меня могли только критиковать. Потому что мама моя была свято уверена, что хвалить своего ребёнка нескромно и даже неприлично. И вообще – похвалами только портить его можно. Ну, воспитали маму так. Наверное, и её не хвалили. И бабушку мою не хвалили. И прабабушку тоже… Так уж принято было.