А. Трифонов - Малыш и Горемыка. Рассказы

– Бейте его, мужики, не жалейте, он противился моей воле!

С этими словами вся орава мертвецов как с цепи сорвалась – накинулась на меня, усердствуя хорошенько исполнить повеление своего строгого барина. Я только еле успевал закрывать руками голову, орал и стонал не переставая, причём в руках не на шутку озверевшего мужичья порою мелькали их же собственные кости, о происхождении которых, когда всё уже было кончено, я шибко призадумался впоследствии, припоминая детский мультфильм «Смиренное кладбище». Но в те отчаянные мгновенья я только и был способен на то, чтобы стенать, подумывая в самые тяжкие минуты моего изнеможения от сыпавшегося града ударов: «Нет, не выжить, не выжить мне после такого зверского и ужасного избиения». И я, действительно, был уже на грани, они вполне способны были меня забить до смерти, когда б ко мне не пришло неожиданное спасение, и, конечно же, то была моя жена, внезапно меня разбудившая.

– Что ты вопишь как помешанный? – с беспокойством спросила она, и в голосе её сквозила доля досады. – Спать мне не даёшь!

Меня не огорчил её недовольный тон.

– Ты мне жизнь спасла, милая! – ответил я, обнимая и целуя её. Она всё так же недоуменно смотрела на меня, досадливо морщась и не понимая, в чём тут дело, и мне пришлось ей рассказать всё, включая предысторию всего, и весь кошмар только что оставившего меня сновидения.

– Странный сон, но ведь это – лишь сон! – задумчиво сказала она, но вдруг, взглянув на мои руки, отшатнулась от меня в испуге.

– Чего ты так перепугалась! – с досадой спросил я, потому что не люблю излишнюю эмоциональность и всякие такие выкрутасы, для которых и повода-то не бывает никогда никакого, но, проследив за взглядом жены, я невольно посмотрел на свои руки, и новая волна страха от недавнего, едва только миновавшего меня, ночного кошмара охватила меня своей ледяной изморозью. Бедные мои руки были черны от покрывавших их сплошь, синяков, переходивших у плеч в оплывавшую желтизну.

– Дай-ка я тебя осмотрю, – прошептала жена и принялась оглядывать и осторожно ощупывать моё тело.

– Ой, да у тебя и на спине сизые полосы! – она потянулась к моей голове, и её лёгкое прикосновение отдалось в моей голове гулом мотора военного штурмовика, я еле сдержался, чтобы не вскрикнуть. В результате обследование головы дало неутешительные результаты: две больших шишки болезненно начинали ныть даже после дуновения лёгкого ветерка. Утром, охая и стеная и поминая всеми недобрыми словами злобного и привязчивого старика, я отправился на работу, а вечером, изнывая от страха перед грядущим мучительным сном, твёрдо наказал жене при первом же, даже лёгком и совсем легчайшем моём охе без промедления будить меня, нисколько со мной не церемонясь.

Я долго маялся, борясь со сном и не решаясь ему отдаться, но всё-таки в одно неуловимое мгновение провалился в его непроницаемую мглу, как будто помер. И здесь, в моём беспамятстве, злой старик как будто только и ждал меня, он вынырнул из мрака чёрной тенью бесшумно и грозно. На этот раз седовласый старик явился в прежнем своём сюртуке и, словно подслушав мои наказы жене, с угрозой в голосе сказал:

– Вы, милостивый государь, продолжаете всё упорствовать в своей лености и нежелании сделать нужное дело, и для вас это может закончиться очень плохо. Я намерен и дальше наказывать вас до тех пор, пока окончательно не сломлю вашу волю, но может случиться и так, что вы не выдержите всего, что я намерен к вам применить. Подумайте хорошенько и трезво – стоит ли вам так упрямиться, и дальше оказывая мне ваше неразумное сопротивление. Завершив свою речь, он без секунды промедления, буквально мгновенно оборотился в ужасную, грязную, подлую тварь с огромным, хищным клювом и двумя жёлтыми, горящими лютой злобой глазами. Раздвинув свои широченные, похожие на два мохнатых одеяла перепончатые крылья, гадина нависла надо мной, размашисто кивая своей отвратительной, маленькой головкой, злобно вереща и ежеминутно угрожая оторвать от меня кусок моей плоти. Опять целую ночь я промаялся, изнывая душой от страха и отвращения к подлой твари и даже слыша во сне свои же собственные стоны.

На следующее утро я пробудился с огромным трудом и только потому, что было явное ощущение – вот ещё, совсем ещё немного и будильник разорвёт мои уши. Всё усугубляла невыносимая тяжесть в голове и необыкновенная вялость в теле, с раздражением в голосе я спросил жену, почему она опять, ещё и эту ночь обрекла меня на этот ужас общения с зловредным стариком, переносить с великим тщанием устроенные им для меня египетские казни.

– Я ничего не слышала, ты спал вроде бы вполне спокойно, – отвечала она растерянно, с сочувствием глядя на меня.

– Вроде бы! – вскричал я в досаде. – Я стонал всю ночь напролёт как прокажённый, а теперь ещё должен в таком состоянии топать на мою долбаную работу! – воскликнул я в отчаянии.

– Так не иди, кто тебя заставляет! Позвони начальству, возьми за свой счёт день, всех денег не заработаешь, – вздохнула она, – потом, я думаю, тебе всё-таки лучше сделать всё то, чего от тебя с таким упорством добивается приснившийся тебе старик-покойник. Я подумал и счёл за благо последовать её мудрому совету, сил на распри с мстительным и злобным стариком у меня теперь уже не оставалось вовсе, и потому, отпросившись по телефону у начальства, я остался дома. После завтрака часик вздремнул без каких-либо мучительных приключений и немного пришёл в себя после ночной муки, а в полдень, собрав все свои выписки о Карамзине, сел за стол и, преодолевая отвращение к навязанной мне работе, взялся за писанину.

И вот теперь перед вами моя интерпретация бесхитростного рассказа дьячка церкви Рождества Богородицы отца Максима с некоторыми моими включениями, напоминающими взыскательному читателю некоторые сведения из биографии Карамзина, на мой взгляд, необходимые для разъяснения читателю существа событий, описываемых дьячком, а также с дополнениями о некоторых малоизвестных случаях, имевших место при создании им «Истории…».

«Милые государики, – писал дьячок, и я по возможности постараюсь передать его интонацию, источавшую доброту и доброжелательность ко всякому лицу, пожелавшему выслушать его, с некоторой долей слезы, – наш великий историописец Николай Михайлович Карамзин написал первые свои девять томов «Истории…», да будет вам любезно это узнать, в именьице Вяземских, невдалеке от нашей матушки Москвы, в премилом и прелестном своими природными красотами сельце Остафьево. Там же Божьей милостью в своё время творил и наш народный гений А. Пушкин, и там же после его ужасной дуэльной смертушки впоследствии сохранялись его памятные предметики – рабочий письменный стол, жилеточка, политая его драгоценной кровушкой, и те самые пистолетики, которые и послужили орудиями к его погибели.