А. Трифонов - Малыш и Горемыка. Рассказы

– Верно, други мои, нам следует хорошенько проучить нашего барбоса-пачкуна, этакого негодника, чтоб он впредь не зазнавался и не задирал перед нами своего чувствительного носа. Немедленно угодливая на все проделки своего предводителя шайка бессовестных людей с готовностью откликается на этот его необдуманный призыв. Но тут они пускаются в споры, рассуждения и измышления, чем бы таким этаким и, главное, каким образом досадить зазнайке-соседу побольнее и, главное, придумать, как бы им самим впоследствии не пострадать из-за всего этого затеянного ими баловства. Ведь и до них доходят слухи, что объект их злонамеренных выдумок имеет доступ к самому государю императору. Неизвестно, сколько бы времени в умах этих бессовестных господ боролись два противоположных желания – низость и страх, когда б сам Роговицкий не взял всё на себя.

– Не бойтесь, други мои, – возгласил он. – Всё дело мы обставим таким образом, что комар носа не подточит, – говорил он, заранее усмехаясь от уже придуманного им способа отомстить обидчику, – а если уж что-то пойдёт не так, я всё свалю на мою дворню; коли придётся лишний разок их отстегать, так не беда, даже им на пользу пойдёт. Но это крайний случай, господа, нашему чувствительнейшему носу ещё сильно придётся голову поломать – что да как?! Так что, скорее всего, господа, наша проделка останется без всяких последствий.

– Уж коли действительно так всё обстоит, – единодушно вскричали сподвижники полковника, – то дело говоришь, но скажи, скажи нам, в чём суть самого действа?

– А вот в чём, мои дорогие други, – отвечал он им. – Дошло до меня, что наш сладчайший, cлёзолюбивый писака точит ещё одну свою слезливую пьеску. Вы наверняка догадались уже, друзья, да, верно, нам всего лишь надлежит как-то исхитриться и стянуть её из-под самого его носа. Вот потеха-то выйдет, господа, уверяю вас, он море слёз прольёт, наш этот нежнейший книголюб, узнав о случившейся беде. Компания господ во главе с Роговицким ещё долго предавалась веселию и смакованию мучительных последствий их злой грядущей проделки для их ненавистного противника Карамзина, сбиваясь порою уже на совсем фантастические планы отмщения, а в это же самое время, драгоценнейшие мои читатели, сам источник и цель всех этих безумств и вакханалии компании Роговицкого, Николай Михайлович, не ведая о заговоре, отдохнувший и посвежевший в родной обители, сиживал в своём любимом кабинете, помещавшемся на втором этаже барского дома, почитывая уже готовую рукопись и внося в неё необходимые изменения и поправочки. Погода стояла прекрасная. Лето в полном расцвете всех своих животворящих сил, деревья и травы благоухали, наполняя эфиры неповторимыми ароматами, птички, Божьи создания, щебетали и заливались, дополняя общую радостную картину. Хотелось жить и любить все существа, которые копошились в воздухе и на земле».

Тут дьячок пускается в длительное лирическое отступление, которое мы за неимением времени пропускаем, признавая в дьячке натуру поэтическую и возвышенную, и останавливаемся на том знаменательном моменте его рассказа, где он сообщает подробности самой кражи рукописи Карамзина. «Теперь же, почтеннейшие мои читатели, наступило время приступить к огорчительнейшей цепи воспоследовавших за этим событий, приведших непосредственно к самой утрате Карамзиным ценнейшей части его неоценимого труда, а именно его «Примечаньицев» к Истории государства…». Эти самые «Примечаньица» являли собой неотъемлемейшую и ценнейшую часть всего его колоссального труда, этой великой работы, так как без них сама «История Государства…» подвисала в воздухе, теряя свою крепкую опору, а потому и силушку, поскольку в них Николай Михайлович даёт свои подробнейшие разъясненьица к любому историческому лицу, событию и историческому фактику, прилагая надлежащие документики, справочки или же отсылочки к розыскам своих предшественников, историописцев, ранее исследовавших, каждый в своё время, какой-либо из приведённых им фактиков. Среди них, любознательные мои читатели, мы встречаем такие славные имена, как: Татищев, Болтин, Щербатов, Шлицер, однако в дальнейшем нашем рассказце мы более не коснёмся их славных имён. Конечно же, Роговицкий, замысливший недоброе дело, и представить себе не мог, на что он собирался покуситься, а надумал всё исполнить он вот каким подлым образом. Созвав дворню перед барским домом через несколько дней после того злодейского их сборища, где открыл приспешникам свой злой умысел по похищению рукописи Карамзина, сам вместе с управляющим стоя на крыльце, он объявил им:

– Слушайте, мои холопы, поручаю вам важное дело! Знаете ли вы моего врага – того барина, что живёт по соседству в Михайловке?!

– Не видели, батюшка наш, но знаем, что таковой обретается неподалёку, – отвечали ему холопы.

– Так вот, этот мой враг сейчас ненадолго появился у себя в имении и через некоторое время, неизвестное мне, сможет ускользнуть от меня неотмщённым… Потому повелеваю вам поторопиться, то есть вам нужно так исхитриться, чтобы изъять у него рукопись, которой, как достоверно мне стало известно, он теперь изволит заниматься. Постарайтесь угодить мне, а то вы меня знаете!

Тут же вперёд выходит старейший из дворовых Роговицкого и, поклонившись ему в пояс, отвечает от имени всех собравшихся:

– Помилуй, господин наш, служил я тебе верой и правдой много лет и исполнял все твои приказания, как есть в точности…

– Верно, верно, Дормидонт, – перебивает его Роговицкий, – я знаю тебя, ты хорошо служил мне всегда, постарайся и на этот раз для меня.

– Но, батюшка наш Гаврила Михайлович, ведь теперешнее-то делушко того, сущая кража выйдет! Как же мы потом перед Богом-то отвечать будем?! Помилуй нас Христа ради, не страшно наказание, коли нас споймают холопы того барина-то, перед Творцом отвечать – вот что беда, кара великая за этакий грех!

– Об этом не думай, Дормидонт, не вы, я за вас перед ним отвечу, беру весь грех на себя, так и знайте. После таких слов как не хотели дворовые, а пришлось им волей-неволей исполнять барское повеление. Посовещавшись какое-то время, они измыслили один очень нехороший, предательский ход, а что им ещё оставалось делать-то в их подневольном положении! Суть их умысла была касательна такой необъяснимой и невещественной материи, какой представимо бывает понятьице – любовь. Она, голубушка, цветёт порой посреди самых неблагоприятнейших и запретных условий жизни. Таковой назидательный, но, безусловно, печальный и грустный пример имел место и здесь, в самой гуще назревавших событий, о которых идёт речь в нашем рассказце.

Несмотря на строжайший приказ Роговицкого своим холопам не встревать ни в какие сношения с крепостными Карамзина, они всё-таки порою случались и не однажды, да и как им было не быть, когда граница между владениями обеих этих господ проходила то по лесу, то по речке, а также и по полям, и по всем их пажитям. Там-то сама жизнь и сталкивала их крестьян, если уж не головами, так боками. Пойдут, к примеру, бабы Роговицкого в лес по ягоды, глядь, а соседские-то девки их там же собирают, и пойдут меж ними такие заковыристые разговоры и взаимные пересмешки, что только держись. К примеру, одни говорят: «Как ваш барин-то к вам миловаться приходит? Небось и не жалует вас вовсе». Противоположная сторона тоже не отстаёт, в свою очередь подзадоривает: «Это вы все пуганые вашим-то жестокосердом, а наш-то барин хороший, милостивый!»