Вероника Давыдова - Город любви

«Мой милый мальчик, – сказал бы ему Арбитр, – что такое боги? Что такое Олимп? Это просто огромный лупанарий, где богини отдаются богам за ничтожную толику власти над людьми. Зачем становиться жрецом проститутки? Лучше женись на вакханке, и ты будешь даром получать то, что прежде имел за деньги».

После этих слов Петроний наверняка улыбнулся бы ему своей едва уловимой улыбкой и добавил бы: «Хвала Юпитеру, я знаю, что такое Юпитер». Крамольные и даже преступные для государственного мужа речи Гай Петроний мог произносить легко и непринужденно, наделяя их мягкими интонациями своего бархатного голоса, и подлинный смысл его фраз обычно так и не доходил до слушателя. Если бы Арбитр не был одним из величайших мастеров художественного слова, Юлий ни за что не стал бы брать у него уроки. Помпейскому патрицию не нравились ни явный атеизм Петрония, которым тот так умело заражал других, ни его раздражающая внутренняя независимость. Арбитр имел репутацию праздного сластолюбца, потакающего своим прихотям, но слыл не развращенным бездельником, а утонченным эстетом. Он был поэтом, писателем, приближенным Нерона и его советником в вопросах вкуса и этикета, законодателем мод, проконсулом Вифинии 28 28 Вифиния – римская провинция на северо-западе Малой Азии. и сенатором, а также свободным от брачных уз 29 29 Достоверно неизвестно, был ли женат Гай Петроний Арбитр. мужчиной в расцвете лет, которому принадлежали красивейшие женщины Рима. Юлий учился у Петрония поэзии, но мечтал научиться у него жизни.

Вернувшись в родные Помпеи, молодой патриций во что бы то ни стало захотел доказать миру, что боги наделили его поэтическим даром. Буколики, оды, подражания Вергилию и Овидию и даже попытка создать вторую «Энеиду»… Он писал много и усердно, и вряд ли нашелся бы хоть один завсегдатай помпейских пиров, кто не слышал бы творений Публия Юлия Сабина. Но хватило лишь насмешливо приподнятой брови посетившего Помпеи Петрония, чтобы Юлий понял, о чем молчали его приятели. Писать он перестал.

И вновь длинная череда однообразных дней затянула патриция в свою вязкую трясину. Бежали недели, месяцы; Юлий ходил в театр, бывал на боях гладиаторов, посещал роскошные пиры – но ничто не занимало его пресыщенный ум, ничто не волновало его холодное сердце…

Однажды пасмурным зимним днем Юлия, дремавшего в своем кубикуле, разбудил вежливый, но настойчивый голос номенклатора:

– Проснись, господин, тебя ждет эдил Кален. Проснись, господин!

– Клянусь прелестной Иридой 30 30 Ирида – богиня радуги, посредница между богами и людьми. , неподходящую погоду отец выбрал для визита… Сейчас самое время спать, чтобы не видеть нахмуренных бровей Юпитера, а ночью пробудиться и лицезреть прекрасный лик Дианы. Колон, отстань! – И лентяй повернулся на другой бок.

Номенклатор, молодой грек с правильными чертами лица и крепкой фигурой атлета, осторожно тронул хозяина за плечо.

– Господин, эдил прислал посыльного с приглашением на вечерний пир в тесном кругу.

Мысли Юлия оживились, и он, повернув голову, заинтересованно уставился на Колона.

– Все разузнал, да? А из кого будет состоять этот тесный круг?

Номенклатор широко улыбнулся и пожал плечами. Молодость и врожденное озорство не позволяли красавцу-греку с должным почтением относиться к своему хозяину. Между ними давно, еще с детства, установились теплые, почти дружеские отношения, но Колон никогда не забывал своего места, сочетая в отношении к Юлию преданность и искренность, что редко встречалось у невольников. Не будь этот грек потомственным рабом, Юлий был бы счастлив иметь такого друга, но поскольку судьба распорядилась так, а не иначе, патриций выразил свое доброе отношение к Колону в том, что обучил его чтению, арифметике, письму и полностью доверил ведение дел.

Глядя на добродушную улыбку, озарившую точеное лицо раба, Юлий понял, что тот ничего толком не знает. Лениво потянувшись, патриций нехотя поднялся с жесткого, но удобного ложа, накинул тогу и вышел в атрий.

Посыльный, мальчик лет двенадцати, крутился у стены, рассматривая роспись. Увидев Юлия, он быстро отошел к двери и, запинаясь, пробормотал:

– Эдил Луций Юлий Кален просит Публия Юлия Сабина пожаловать к нему на вечернюю трапезу.

– Отец один, или у него гости?

– Сегодня утром прибыл сенатор Клавдий, господин.

– Из Рима?

– Да, господин.

Юлий коснулся рукой подбородка.

– Так-так… – проговорил он. – Либо моему родителю снова взбрело в голову отправить меня обучаться юриспруденции, либо он хочет внести в мою жизнь разнообразие посредством приобщения к политике. В любом случае подтверждается пословица: «Все дороги ведут в Рим». Что ж, сенатор Клавдий станет свидетелем забавного зрелища – противостояния между отцовским претенциозным aut Caesar, aut nihil 31 31 Или Цезарь, или никто (лат.) – римская поговорка. и моим неизменным cuique suum 32 32 Каждому свое (лат.) . . Ступай, мальчик, – обратился он к посыльному. – Скажи своему хозяину, что через три четверти часа я буду у него.

Спустя ровно сорок пять минут Юлий, одетый в светлую тогу дорогого плотного сукна и длинный двойной плащ, вышел из носилок перед домом эдила Помпей – самым роскошным зданием на улице Фортуны. Патриция встретил пожилой темнокожий номенклатор и через огромный атрий проводил в триклиний для пиров.

Юлий часто бывал здесь, в новом доме отца, и его уже не могли поразить ни резные, тонкой работы столы, ни ворсистые персидские ковры на широких ложах, ни восхитительная роспись на стенах, ни посуда, инкрустированная драгоценными камнями, ни изысканные яства на золотых подносах. И все же он замер, лишь переступив порог триклиния, замер, пораженный… Он не слышал приветствий отца, не помнил, какие фразы слетали с его губ в ответ на любезности престарелого сенатора. Перед ним предстала Венера.

Не успев очнуться, Юлий уже оказался возлежащим рядом с нею, и лицо его горело от смущения так же, как душа пылала от восторга. Он никогда прежде не видел таких чудесных волос: они были чернее ночи, чернее воронова крыла, но лишь неосторожный луч, пробившийся сквозь толщу облаков, коснулся их мягких волн, как эта тяжелая густая масса заискрилась темной медью, засверкала цветом солнца. А глаза! Что за чудо были ее глаза! Два светлых, словно прозрачных, миндалевидных синих озера, они делали ее тонкое лицо с ало-розовыми нежными губами трогательно-очаровательным в своей сияющей молодости. Юлий, глядя на ослепительную красоту этого италийского цветка, почувствовал странный трепет в душе и какую-то нервическую слабость. «Кажется, я влюбился», – подумал он и отправил себе в рот аппетитный кусочек жареного ягненка. И чем больше он ел, тем быстрее проходили и слабость, и трепет, а под конец ужина Юлий понял, что был просто голоден.