Амвросий Светлогорский - Зеркало преподобной Феодоры. Из жизни наших современников

Феодора слушала Алексия и думала, что псы карлицы будут пострашнее, чем добродушная монашеская братия. Видевший темные силы не убоится, а возрадуется затрещине от отца и матери.

– Ты знаешь, что я с четырех лет заикался! Как-то услышал заику и стал показывать, как тот говорит. И с тех пор так и заикался. Поэтому я редко и мало говорил, а то надо мной всегда смеялись. А ты вчера на заре осенил меня крестным знаменьем, и я с того момента и думать забыл, что такое заикание. Перепугался сначала и молчал в монастыре, не отвечал на вопросы или, как обычно, отмыкивался. Когда на велике из монастыря выскочил, то проскочил мимо тебя, боясь остановиться и заговорить… Отец Серафим предсказывал, что однажды человек, претерпевший большие страдания, снимет с меня мой грех и прогонит из моего сознания образ того заики из детства… Но я что-то много говорю, помолчу чуть-чуть, скоро придем. Вот, чувствуешь? Принюхайся. Сердцем, сердцем принюхайся. Благодать! Это – святость! Это – исходит от старца, и потому и место здесь святое. Стой! Закрой глаза и вдохни полной грудью…

Феодора еще до слов послушника почувствовала в воздухе необычайную свежесть и чистоту. И теперь она, как и просил послушник, остановилась, закрыла глаза и вдохнула полной грудью. Сердце ее почти не билось, во всяком случае, она не слышала удары сердца, словно ее телесная оболочка обрела невесомость. Она точно плыла навстречу прекрасному и доселе ей неведомому.

†

Как и говорил Алексий, действительно очень скоро за вековыми соснами проглянулся деревянный куполок с крестом. Выходя из леса на луг, послушник остановился и показал Феодоре на старого филина, сидящего прямо над ними. Филин спал и не замечал их… Они дошли до скита, Алексий быстро заглянул внутрь, сбегал к озеру, но так и не нашел старца. Совсем не понимая, куда тот мог пропасть, Алексий притих, сел на скамейку возле двери и закрыл глаза.

Он только на секунду закрыл глаза, но когда открыл их, то обнаружил, что и Феодора пропала. Алексий кинулся к тому месту, где только что стояла Феодора, и увидел, как распрямляется трава, примятая ею.

– Ты где? Только что ведь тут стоял, передо мной!

Алексий упал на траву и пополз по следам Феодоры. Он полз по траве, а трава перед ним бесшумно выпрямлялась и будто звала его и торопила. Так он дополз до ног Феодоры – внезапно уткнувшись в них. Причем для него это было так неожиданно, что он едва не закричал от испуга. Но его крик застыл в горле и не вырвался наружу – он увидел, что Феодора стоит, задрав голову верх, и смотрит в небо. Алексий медленно поднялся – и затрепетал еще сильнее, заметив за Феодорой на траве старца Серафима. Старец лежал без движения, белесые глаза его были открыты и смотрели в небо точно в ту точку, куда глядела и Феодора. Это было так странно, что Алексий внезапно успокоился и тоже запрокинул голову вверх.

Долго Алексий не выстоял и перевел взгляд на Феодору, но оказалось, что она уже лежала рядом со старцем, так же, как и старец, скрестив на груди руки. Они смотрели в небо и улыбались. Алексий чуть поколебался, а потом тоже лег рядом со старцем, скрестил руки и стал хлопать глазами, выискивая в чистом небе хоть малюсенькое облачко.

– Если вы не против, то я тоже буду лежать и смотреть в небо. Да, брат, я забыл тебе сказать, что батюшка Серафим ведь слепой! Поди уж лет пять как на него здесь злодеи напали и ослепили известью… Ты – немой, батюшка – слепой, а я, видно, просто глуп, если зрячий, а не вижу того, что видит слепой, и хоть не глухой, да не слышу того, о чем вы между собой переговариваетесь!

†

Феодора и отец Серафим медленно поднимались над землей, через облачную дымку – туда, где в потоках солнечного света они могли впитывать красоту мира, будучи его составной частью. Конечно, путешествие в заоблачный рай совершали не тела, а души Феодоры и отца Серафима. А тела их лежали на траве в умиротворенной позе, ожидая возвращения душ. Рядом с ними, похрапывая, свернувшись калачиком, спал послушник Алексий.

Феодора и Серафим переглянулись, наблюдая, как смешно ворочается во сне Алексий. Серафим не выдержал и засмеялся, обращаясь к Феодоре:

– Хороший человек. Добрый. Не может врать, но великолепный рассказчик. Он сам пока не знает, какой он рассказчик. Это его дар.

– Конечно, как он намаялся, пока всю жизнь свою заикался.

– Не всю жизнь, а лишь крохотненькую часть земной жизни. А то, что заикался… А как бы он иначе осознал радость свободного владения языком, когда ты легко можешь описать то, что чувствуешь и видишь? Только в сравнении! Он станет великолепным писателем.

– Монахом-писателем?

– Нет. Он уйдет из монастыря, воспитает своих детей, а только в преклонном возрасте примет схиму и уединится в пещеру.

– В какую пещеру?

– В ту, в которой после меня ты, Феодора, проживешь несколько лет.

– Но я не монахиня.

– Я постригу тебя в монахини. Я имею право. Я – схиархимандрит. Но жить будешь под именем Феодор, а не Феодора. Таков твой крест – до последней минуты никто не узнает, что ты женщина, а не мужчина. Сможешь?

– Я для этого и шла к вам, отец Серафим.

†

Алексий проснулся от отдаленного раската грома, гулкого и протяжного. Светало. Он вышел из кельи в предутренний туман. Туман был такой густой, что, сделав несколько шагов, Алексий потерял из вида скит. Он прислушался и услышал едва различимый шепот горячей молитвы. Послушник пошел на шепот. Через несколько шагов к нему из тумана, как на небесном облаке, выплыла коленопреклоненная фигура отца Серафима. Старец остановил молитву, но с камня не поднимался.

– Поди ко мне, Алексий. Собирайся в монастырь, а то после полудня будет буря. В сторожке не укрывайся, иди прямо в монастырь. Сообщишь игумену, что Феодор останется у меня жить.

– Так его зовут Феодор! А со мной не говорил.

– У него обет молчания. Да ведь ты догадался сам.

– Догадаться-то, конечно, догадался, потому что по-другому и быть не могло. И ведь это он меня от заикания вылечил, как вы и предсказывали.

– Вылечил Бог, потому что ты поверил Феодору. И Бог явил через него это чудо. Но ты не говори никому, что это чудо Феодор сотворил. Рано еще.

– Так что же мне – опять молчать?

– Ты записывай свои мысли и все то, что хочешь сказать, давай в виде письма. Считай, что это твое послушание. Временное, на год.

– А как же молиться?

– Молись со всеми, не опасайся: в молитвенном состоянии никто не услышит, что ты говоришь легко и свободно. Теперь иди и приходи через месяц.

– Как через месяц? А как же вы?

– Лебеди на озеро прилетели. А ты не видел! Поди, уж отдохнули и улетать собрались. Иди, с Богом: дорогу осилит идущий.

†