Амвросий Светлогорский - Зеркало преподобной Феодоры. Из жизни наших современников

Облако тумана скрыло старца Серафима, и Алексию ничего не оставалось, как пойти в келью за вещами. На крыльце его ждала Феодора с монастырским коробом. Это все, что было у Алексия из вещей – пустой монастырский короб, в котором он приносил хлеб старцу.

– Я знаю, как твое имя. Феодор, так? Так! Мне отец Серафим сказал. Ты чего с коробом вышел? Ты остаешься здесь со старцем. А я приду только через месяц. Но буду поминать тебя, Феодор, ежедневно в молитвах… Прости, что загружал тебя болтовней!.. Интересно, чем вы тут рыбу будете ловить? Я ведь снасти только через месяц принесу!

Не дождавшись ответа, Алексий шмыгнул носом и тут же скрылся в туманной дымке, но Феодора успела перекрестить его ускользающую в туман фигуру. Алексий будто почувствовал крестное знаменье и остановился оглянуться. Но Феодоры уже не было, зато он увидел стаю лебедей, плавающих недалеко от берега.

– Батюшка про них говорил! Вот они, красавцы!

Лебеди уже отдохнули и готовы были продолжить перелет на юг. Послушник осторожно подошел к краю озера и с нескрываемым восхищением наблюдал за грациозными царственными птицами. Лебеди взлетели и скрылись из виду.

Как только Алексий зашел в лес, туман рассеялся. Старый филин, услышав шаги, сорвался с ветки и пронесся прямо над послушником, слегка задев его своим крылом, будто предостерегая от чего-то. Алексий непроизвольно вздрогнул, но не остановился, а зашагал более проворно и энергично.

В коробе что-то болталось и отбивало стуком каждый шаг послушника. Он терпел этот стук, терпел, но все-таки не выдержал и прямо на ходу заглянул в короб: там лежали хлеб, ручка и блокнот. Алексий остановился, сел на ближайший пенек и сделал первую запись в блокноте. «Жизнь инока». Это как название он поставил сверху страницы по центру. Посидел, подумал, повспоминал свою «насыщенную долгую» жизнь и вдруг быстро-быстро стал писать, будто кто-то его подгонял, нашептывал на ухо и проверял его на расторопность письма.

†

Жизнь инока

Если бы меня спросили: зачем я пошел в монастырь? То я бы ответил, что хотел уединиться, уехать из шумного города. Да, именно уехать от злых людей – тогда я воспринимал уединение именно так. Вот уеду от всех как можно дальше, и все-все изменится! Тогда я не понимал, что главные перемены не вне, а в нас, то есть в наших душах. Добрался до монастырских ворот, огляделся, и сердце мое забилось, затрепетало. Вот она, Россия – без суеты, криков, лицемерия – чистая и вольная. Но меня не пустили в монастырь, и я вынужден был ночевать на скамейке возле монастырских ворот.

Только я стал засыпать, как почувствовал на себе чей-то смятенный взгляд. Беспокойство охватило меня, открыл я глаза и увидел неясный эфемерный силуэт. Была черная мрачная ночь, и силуэт то проявлялся, то исчезал. А тишина стояла даже не мертвая, а звенящая. Понятно, что мне стало не до сна. Спрашиваю у плавающей темной фигуры, для чего меня разбудили. А эфемерный силуэт зовет меня за собой, молча зовет: сделает несколько шагов в сторону, остановится, качнет головой и ждет, когда я с места сдвинусь, а потом еще несколько шагов – и опять смотрит, проверяет, иду ли я. Такими перебежками мы добрались до груды камней. Гляжу я то на груду камней, то на разбудившего меня, который так и не показывает свое лицо, и никак не могу взять в толк, чего от меня хотят. И тут вдруг я вспоминаю, что часто святые такие скрытые подвиги совершали: например, переносили ночью тяжелые камни или кирпичи на гору или верхние этажи строящегося здания. Сердце мое от приступа гордости забилось в груди. «Вот, вот, – подумал я, – игумен послал ко мне монаха, чтобы испытать меня на готовность трудиться во благо монастыря». Огляделся, но, кроме монастырской стены, ничего не увидел. Не нашел рядом ничего такого, что было бы создано трудом человека! Тогда я прямо спросил у моего молчаливого поводыря: «Если ты хочешь, чтобы я перенес эти камни куда-то, то хоть укажи это место». Тот, сделав утвердительный жест, подошел к ближайшей сосне. Я перетащил один камень, потом второй, третий – и так увлекся, что когда захотел уточнить, для чего я это делаю, оказалось, что разбудивший меня уже скрылся. Ну, думаю, и хорошо, убедился, что я все понял, и вернулся в монастырь. Теперь, думаю, из монастыря будут смотреть, как я работаю. Рассвело. И точно, в монастыре узнали про мою «тайную» работу, и многие монахи в течение дня вплоть до сумерек подходили ко мне и таращили на меня глаза, как на привидение, корчили мне рожи, а я их игнорировал. Тут бы мне и догадаться, что что-то тут не так, что-то тут неладное! Да куда там: я еще пуще напрягаюсь, дабы показать, что я за герой! А сам от усталости и без ноши-то спотыкаюсь. И все бы закончилось, как и задумал нечистый, если бы не старец Серафим.

Когда я подтащил последний камень, поднял его над собой и попытался возложить на самый верх возведенной мною гряды, меня вдруг закачало, повело в сторону и опрокинуло вместе с камнем навзничь. Неясные темные силуэты плясали вокруг меня, перепрыгивали через меня, будто пытаясь закрыть звезды, высыпавшие на небо.

Я лежал на спине лицом вверх, я был совершенно без сил и безучастно смотрел, как мое детище – каменная гряда – нависает надо мной и вот-вот обрушится и похоронит меня заживо. И когда на меня сверху полетели камни, нежданно появилась согбенная фигура старца Серафима, который крепкой хваткой взял меня за шиворот и поставил на ноги. Сияние, исходившее от старца, касалось моего изможденного лика, это я отлично помню, и камни, летящие сверху, растворялись как миражи, не причиняя нам никакого вреда. Под этим потусторонним метеоритным дождем мы простояли до рассвета, старец непрестанно молился, а левой рукой с вервицей придерживал меня от падения. При первых лучах солнца нерушимая каменная гряда лопнула как воздушный замок. Силы оставили меня, но сквозь забытье в мое сознание пробивалась молитва старца, которую он беспрерывно возносил в стоянии против козней нечистого.

Сейчас, по прошествии более шести лет, я понимаю, что не было никаких камней, понимаю, что нечистый заманил меня в ловушку, легко сыграв на моей гордыне, и я целый день занимался перетаскиванием воздуха, или, точнее, перетаскиванием эфемерной пустоты! Удивленные монахи видели мою пантомиму, пытались вразумить меня, но я их не слышал, а воспринимал их тщетные потуги остановить меня как кривляние и гримасничанье, через которые я тоже должен быть непременно пройти. И тогда игумен послал за старцем Серафимом, который и сам, предчувствуя что-то неладное, уже вышел со скита в монастырь.

Старец Серафим вырвал меня из-под инфернальной падающей каменой гряды, перетащил в свой скит и, пока выхаживал, сказывал истории из жизни разных людей, что встречались ему, и из своей жизни тоже многое поведал. Я не записывал за ним – слаб был настолько, что даже ручку не мог удержать – поэтому некоторые детали могу упустить, но в целом его рассказ я очень хорошо запомнил, потому что он произвел на меня ошеломляющее действие яркими эмоциональными образами. Старец укрепил мою веру.