Амвросий Светлогорский - Зеркало преподобной Феодоры. Из жизни наших современников

Вглядевшись в один из осколков, Феодора увидела сморщенное старушечье лицо, но смотрела на нее старуха взглядом самой Феодоры, то есть будто это старуха и была Феодора! И взгляд этой старухи был вопросительно-ожидающий, толкающий Феодору на искупительный поступок, на очищение – невыносимая, нестерпимая боль таилась в этом взгляде.

За какое-то мгновение все случившееся с Феодорой промелькнуло у нее перед глазами: шпильки, машина, перчатка, лобзание неизвестного в маске, пробка в тоннеле, разбитое зеркало в ванной и прыжок в горячую пенящуюся воду.

Феодора обвела мастерскую быстрым решительным взглядом. Легкое посапывание доносилось из-за ширмы – это спал Игорь.

– Духовное опустошение. Умаялся, наверное, рисуя этот шедевр.

Она не будила Игоря, она просто шептала вслух некоторые свои мысли, оживляя воспоминания, для того, чтобы вспомнить все, для того, чтобы ничего не упустить, ничего. И Феодора вспомнила про доктора и про таблетки, вспомнила, как тот, делая ей инъекцию, говорил, что эти две таблетки надо выпить, как она проснется, и что тогда она уж точно все забудет.

– «И она все забудет…» Нет, и он все забудет!

Феодора подсела к Игорю на кушетку и, приподняв ему голову, тихо, чтобы не разбудить, но твердо, как маленькому заартачившемуся ребенку, приказала проглотить таблетки.

– Глотай… глотай! А теперь запей, вот так. Это поможет снять стресс, ненужное напряжение и усталость.

Игорь проглотил и запил таблетки, так и не проснувшись. Феодора, взяв лист бумаги, начала писать записку. Написала несколько слов, зачеркнула, перевернула лист, написала целое предложение, но, перечитав, тоже зачеркнула, скомкала бумагу и бросила в корзину. Походила по комнате, остановилась, схватила лист, быстро что-то написала и несколько раз вслух прочитала написанное.

– Чтобы нам быть вместе, я должна уйти! Чтобы нам быть вместе, я должна уйти…

Вдруг Феодора вскрикнула от осенившей ее мысли и порвала в клочки и эту записку. Она подошла к последней незаконченной работе Игоря и стала быстро, словно по наитию и будто боясь спугнуть или запамятовать явленный ей образ, углем дописывать картину, при этом не переставала шептать Иисусову молитву…

†

За окном занимался рассвет. Солнечный луч разбудил Игоря. Он открыл глаза и от испуга тут же закрыл – прямо перед ним, вперив в него прожигающий душу взгляд, стоял монах, перебирая четки и произнося Иисусову молитву.

Игорь сполз с кушетки и почти на ощупь, подглядывая одним левым глазом, и то только в пол, дополз на четвереньках до ванны, открыл воду и сунул голову под струю.

Вода была ледяная, но это и надо было Игорю сейчас. Он вспомнил, как фотографировал с мансарды небывалую пробку перед тоннелем, вспомнил, как собирал осколки зеркала, вспомнил, как рисовал смотрящуюся в разбивающееся зеркало, вспомнил, как раскладывал под картиной настоящие осколки, и вспомнил, что придумал название для своего шедевра и что сделал надпись прямо на полу под картиной. Но монаха он не мог вспомнить. Не было монаха!

Игорь вынул голову из-под струи воды – монах исчез, растворился в воздухе. Игорь вышел из ванной и приблизился к картине, смотря на пол. Нашел сделанную им надпись.

– Идентификация отражения… Оп-па! А это когда я нарисовал? Странно! Не я это рисовал, не я. Зеркало же было разбито, а тут отражается? Прямо русский лубок. Так, «потоптано и поклевано при дороге»… Ха, и нарисованы птички, что клюют семя, брошенное при дороге. Еще подпись: «Засохло на камне». Ну, это понятно! А тут что за рассада? А! «Терние заглушило Божие слово». Так, и последняя надпись по кромке одежды инока: «Добрая земля – плод сторичный».

Игорь стал более тщательно рассматривать подпись на рясе монаха. Буквы были написаны старым церковнославянским шрифтом.

– Шрифт красивый, старинный! А где осколок зеркала? Я же точно помню, что положил его здесь у картины, так задумано! Неужели в мусорной корзине?

Но в мусорной корзине лежали лишь два скомканных листка; Игорь достал их, развернул.

– «Дорогой!» и зачеркнуто; а тут: «Игорь, прости, но мне необходимо…» – и все? Что необходимо? Испортить картину? Хотя, с другой стороны, совмещение нескольких стилей, форм и жанров – весьма оригинально. Весьма. Нет, это не эклектика и не паноптикум! Нет! Тут есть не только мысль, но и эмоция. Но… Но это надо еще довести до единого впечатления… Да и понять, что тут зашифровано! Надо будет с Феодорой к ее знакомой игуменье съездить и показать картину. Да, это хороший рекламный ход! А где Феодора?

Он вспомнил, наконец, и про жену! и сразу покраснел и вспотел одновременно. Открыл шкаф, но все вещи на месте. В чем ушла и куда? В такую рань? это не в ее привычках!

Тут Игорь заметил на полу разбросанные клочки бумаги. Он стал их собирать и складывать как мозаику, желая прочесть разорванное послание от жены. Он был уверен, что это письмо от Феодоры. Сначала у него сложилось: «Я должна быть вместе…»

– Что за ерунда! Еще чего не хватало! С кем ты должна быть вместе? Не поверю!!!

Игорь принялся ползать по полу мастерской и нашел еще несколько клочков от письма; стал их составлять заново. Руки дрожали, пот струился по лицу, но он усердно решал кроссворд, заданный ему его женой. Теперь у него получилось: «Я должна уйти».

– Куда уйти? А? От меня уйти? Зачем, зачем…

Он снова все перемешал, поискал и нашел еще один клочок, и когда составил, то получился ровный лист бумаги. Сомнений не было – именно это она и написала: «Чтобы нам быть вместе, я должна уйти». Игорь сел на корточки посреди мастерской и закрыл лицо руками, словно прячась от многочисленных Феодор, смотрящих на него с его же полотен.

Он сидел, раскачиваясь, закрыв лицо руками, и все повторял и повторял единственную строчку из письма его жены…

– «Чтобы нам быть вместе, я должна уйти»… Чтобы нам быть вместе, я должна уйти…

В Надвратной церкви Введенского монастыря игуменья Марфа стояла перед Богородичной иконой, перебирая четки. Рядом с ней на коленях стояла рыдающая Феодора.

Слушая рассказ Феодоры, игуменья видела глубокое и искреннее раскаяние в содеянном, но не прерывала ее, а терпеливо ждала окончания рассказа. Едва Феодора отплакалась, успокоилась и, казалось, отвлеклась и забылась, как игуменья словом вернула ее в действительность.

ИГУМЕНЬЯ

Я поведаю тебе историю одного человека, который содеял страшный грех и так сильно раскаивался, что едва не совершил еще более страшный, непоправимый грех. Хотя и нет такого греха, что не простил бы Господь, потому как милость его безмерна и покрывает все наше нерадение, проказы, греховные помыслы и сами грехи при условии искреннего и бесповоротного раскаяния.