Борис Кокушкин - Рабыня Малуша и другие истории

– Почему не спишь с Кульдука? Ей ребенка нада. Давно пора.

Федот растерялся:

– У меня жена дома, – растерянно пробормотал он.

– Дома нету, здеся есть дома. У каждого человека рядом должна быть жена.

– Мы венчаны, как же, грех великий…

– Поп не велел? Где он, поп? Где твой Бог? Ты видел его здеся? Медведя видел, соболя видел, лису видел, поп нет!

– Да, но… – затянул было Федот, но так и не нашелся, что сказать.

Но с этого времени он стал по-иному смотреть на Кульдуку, все чаще замечая ее манящий взгляд.

И однажды случилось то, что непременно должно было случиться между двумя молодыми и одинокими людьми противоположного пола. Первое время Федот стеснялся родителей Кульдуки, но, видя, как они и девушка повеселели, стал чувствовать себя более свободно и раскованно.

Однажды весной, когда солнце окончательно растопило сугробы даже в распадках и повылезала свежая трава, Федот решил навестить Авдея, ощущая к нему благодарность за спасение. Он уже достаточно хорошо ориентировался в тайге и собирался пойти один, но Кульдука и ее родители настояли на том, чтобы девушка пошла вместе с ним. Кульдука хорошо разбиралась в лечебных травах, а старик был слишком стар и помощь ему могла понадобиться.

Еще издали на подходе к избушке они почувствовали какую-то запущенность у дома, – возле двери бурно поднимались сорняки, еловые лапы с крыши сползли, обнажив криво положенные доски…

Старик был еще жив, но силы, кажется, покидали его. Оказалось, что он уже три дня ничего не ел и почти не пил, – подняться не было сил.

Федот по приказу Кульдуки принялся быстро растапливать печурку и кипятить воду, а девушка тем временем с ложечки поила старика. Когда к котелке сварился принесенный Федотом и Кульдукой рябчик, Авдея попоили бульоном. Это придало ему сил, и он, глядя на молодых, тихо спросил:

– Вижу, живете, как муж и жена…

Кульдука прижалась к Федоту, а тот опустил глаза, не смея взглянуть на старика.

– Да ты не смущайся, – проговорил он Федоту. – Недаром в Писании сказано: «Плодитесь и размножайтесь».

Благодаря усилиям Федота и в особенности Кульдуки, дед даже слегка порозовел и смотрел уже не таким опустошенным взглядом, как вначале.

Утром следующего дня, едва поднявшись, Кульдука первым делом подошла к старику и замерла…

– Что? – встревоженно спросил Федот.

Та, ни слова не говоря, укрыла лицо старика медвежьей полостью, служившей деду одеялом.

Похоронили Авдея рядом с могилкой любимой его Марфиньки, украсив могилки таежными цветами.

– Может быть, останемся здесь жить, в дедовой избушке? – спросил Федот невенчанную жену.

– Вот рожу ребеночка, тогда и переедем, – ответила она, поглаживая уже хорошо пополневший живот…

Загоршино – село среднее, по меркам наших мест, всего-то дворов сорок, и принадлежало оно князю Даниле Шкуряту, человеку незлобливому, но хозяйственному. Нам неплохо под ним жилось, – и скотина какая-никакая у каждого водилась, и избы справные, да и народ здоровый подобрался, трудолюбивый. И подати вовремя платили, и себя не забывали.

Нет, грех было жаловаться на князюшку. Бывало, сам по избам пройдет вместе с княгинюшкой в праздник великий и уж непременно расспросит о нуждах, позволит лишнего соломы оставить, чтобы крышу подновить, а княгиня непременно ребятишек одарит – кого пряником мятным, кого коржиком. Хоть и невелик подарок, а детям в радость и родителям в удовольствие.

Одну только хату, стоявшую поодаль от других, почти у самой опушки леса, княгиня не решалась посещать. Она с ребятенками да с прислугой возвращалась в княжий терем, а князь один шел туда, но обычно задерживался недолго и возвращался домой.

Я-то, помнится, еще ребятенком был. Тятя рассказывал, что там живет пришлый откуда-то издалека, ну, князь и принял его под свою руку. Это был человек не нашей породы – смуглый, чернявый, и глаза смотрят так, что невольно оторопь берет. Сам по себе высокий, стройный, нос горбинкой. Он слегка прихрамывал на правую ногу, но ходил без батога. Говорил, коверкая наши слова, но со временем обвык и вроде как научился балакать довольно свободно. Правда, на разговор его вызвать было невозможно, да и мужики наши не особенно к нему благоволили – побаивались. Чувствовались в нем какая-то скрытая силища и затаенная угрюмость.

Как бы то ни было, люди постепенно привыкли к его бирючьему виду, – ну, живет, никому не мешает, да и Бог с ним! Хату себе выстроил с позволения князя, обитал в ней в одиночестве, только летом к нему водили княжеских отпрысков в сопровождении ратника Ефимия. Поговаривали, что он их какому-то особенному воинскому искусству обучает. Не знаю, правда это или нет, врать не стану.

Так и шло все своим чередом, пока не случилось в нашем доме несчастье. Гришаня, муж моей сестры Глаши, зимой рыбалил на озере, да и угодил в прорубь. Вытащить-то его вытащили, да только недолго он промучился. Мороз-от был злючий, закоченел мужик, пока его до теплой хаты волокли. Сколь его ни отпаивала местная знахарка Меланья, сколь ни парили в бане, ни отпаивали медами, мужик быстро высох до ужасти, а к весне отмучился, похоронили его.

Глаха-то, понятное дело, поревела, поревела, да делать нечего, осталась у нас с малюткой девчушкой на руках. Правда, ближе к Святкам князь отдал сестру тому бирюку, – тут уж не спрашивают: князь повелел, и пошла, забрав малютку.

Любил я старшую сестренку, хотя она и была взрослее меня на восемь годков. Да и к несмышленой дочке ее, племяшке моей, привязался. После того как она ушла из дома, скучали мы по ним, да и она частенько забегала в гости, то вроде как за солью, то за дрожжами. Приглашала в гости и нас к себе, да только тятя с матушкой все не решались гостевать – побаивались, что ли…

А мне, вертопраху ветренному, было все нипочем. Нет, первые-то разы приходил с опаской, ясное дело, но потом пообвык и стал все чаще захаживать.