Борис Кокушкин - Рабыня Малуша и другие истории

Несколько человек бродило вокруг села, пытаясь отыскать следы нашего отхода. Вот тут я понял мудрость нашего князя, запретившего брать телеги и рассыпаться во время отхода. За прошедшие несколько дней, что мы ушли, трава поднялась и определить общее направление ухода было крайне сложно.

Ранним утром следующего дня семь всадников направились в сторону леса, явно намереваясь отыскать хоть какие-то следы в лесу и обнаружить спрятавшихся жителей.

Не дожидаясь, когда они углубятся в лес, я быстро спустился вниз и направился в сторону своих.

Ближе к полудню мы увидели их. Они двигались кучно, постоянно оглядываясь по сторонам.

Приблизившись к завалу, они остановились и о чем-то стали переговариваться между собой. Затем шестеро из них спешились и отдали поводья седьмому. А сами стояли возле завала, вглядываясь вглубь леса. Но, не увидев опасности для себя, стали перелезать через завал.

Ахмед жестом подозвал меня и также жестами приказал обойти татар стороной и убрать коновода, оставшегося в одиночестве.

Татары двигались медленно, постоянно осматриваясь и держа сабли наготове.

Я не знаю, что происходило за завалом. В это время я тихо крался по родному лесу и обошел татарина с подветренной стороны, чтобы лошади не учуяли меня раньше времени.

Но чуткие кони все равно учуяли меня и стали прясть ушами и фыркать. Татарин, увидев беспокойство животных, стал оглядываться и вытащил саблю, держа ее наготове.

Звук боя отвлек его внимание, и он стал вглядываться в ту сторону, пытаясь понять, что там происходит. Именно в этот момент я выскочил из укрытия, вспрыгнул на круп его коня и с силой вонзил нож к шею пониже правого уха. Он даже не пискнул и стал заваливаться набок.

Привязав коней к ближнему дереву, я одолел завал и, крадучись, пошел на звук боя, держась чуть в стороне.

То, что я увидел, ужаснуло меня. Татары лежали кто с разрубленными топорами головами, кто заколот мечами, а над ними уже кружились невесть откуда-то взявшиеся жирные мухи. Но и наших полегло четверо, а еще трое сидели, прислонившись к деревьям и прикрывая раны руками. И вдруг я увидел Ахмеда. Он лежал на татарине, все еще держа в руке свой знаменитый кривой нож, воткнутый в грудь врага. Но самое страшное было то, что в спине его торчала татарская стрела.

– Ахмед! – с криком отчаяния я подбежал к нему. – Ахмед!

Неожиданно он слегка пошевелился и прохрипел:

– Зячэм кричишь? Памаги встать…

С помощью Фрола мы подняли его и прислонили к сосне. Изо рта его сочилась струйка крови.

– Забэритэ их кони, мертвых закопат. Следит… – еле слышно пробормотал он и потерял сознание.

Проделав в завале проход, мы ввели внутрь упирающихся татарских коней. На звуки боя к нам уже прибежала подмога во главе с князем. Увидев поле битвы, князь спросил кого-то:

– Кто-то из татар успел уйти?

– Никто не ушел, все здесь, – ответили ему. – Один коновод за завалом – Митька его завалил.

Князь одобрительно посмотрел на меня, а потом распорядился:

– Татар закопать здесь, прикрыть хворостом, чтоб никаких следов. Наших – в лагерь, там похороним. Раненых – к Фомушке, пусть лечит, как может.

Мы бережно перенесли раненых и убитых в лагерь, откуда тут же послышался вой осиротевших баб и ребятишек.

Для каждого раненого быстро соорудили шалаши. «Негоже им лежать в затхлой землянке, – объяснил Фомушка, деревенский знахарь, лечивший травами и какими-то изготовленными им мазями. – Хворым воздух нужон».

Ахмеда положили на толстый слой лапника и укрыли овчинным полушубком. Фомушка возился возле него, выгнав всех из шалаша. Глаша стояла возле и словно окаменела, а ее дочки прижались к матери и тихо поскуливали. Прибежавшие тятя с маманей гладили девчушек по головам, маманя постоянно повторяла:

– Ты поплачь, поплачь, дочка, легче станет…

– Чего загодя реветь, – одергивал ее тятя. – Чай не над покойником. Даст Бог, все образуется…

Сам же при этом постоянно хлюпал носом, словно простудился в летнюю пору.

Вскоре, пятясь задом, из шалаша вылез Фомушка.

– Уснул он, – не глядя ни на кого, проговорил он. – Не тревожьте его.

– Можно я с ним посижу? – робко спросила Глаша.

– Только одна. Воздух ему нужон.

Мы расположились возле шалаша, а Глаша вошла внутрь, устроившись возле мужа.

На следующий день Фомушка осмотрел раненого и, когда вылез, сказал мне:

– Иди, тебя зовет.

Я несмело пролез в шалаш и стоял, согнувшись, не зная, что делать. Слабым жестом Ахмед показал на место возле себя.

– Конэц, Митка. Аллах зовет. Нэ хочу уходит с тайна свой. Тэбэ скажу, потом Глаша пэрэдашь.

Он попросил воды и, отпив из баклажки, начал исповедоваться.

Окончив рассказ, он еще раз попросил напиться и велел привести Глашу с детьми.

Оставшись со стариками, я молча сидел, обхватив голову руками, а на вопрос тяти: «Как он?» – не сдержался и заплакал.

Похоронили Ахмеда на берегу озерца, устлав могилку еловыми лапами. Из лесины я выстругал идола и врыл его в изголовье чужого, но такого близкого человека.

На следующий день прибежали наши дозорные и радостно возвестили, что татары полностью ушли из Загоршина. Последний отряд задержался на некоторое время, поглядывая в сторону леса, но их начальник крикнул что-то гортанным голосом, и они повернули лошадей, направляясь за остальным отрядом.

И только после этого князь с ратниками пошли в сторону села, чтобы уточнить обстановку.

Загоршино горело, полыхали все постройки и даже плетни. Князь разослал верховых осмотреть поля и определиться. Сколько посевов сохранилось. Большая часть будущего урожая была окончательно потеряна.

Князь снова собрал ближних к себе людей, пригласив и меня.

– Если татары сожгли село, значит, они не собираются возвращаться прежним путем, – стал рассуждать он. – Но это только предположение. Посему велю: остатки посевов беречь как зеницу ока. Бабам и детям – собирать грибы и засаливать их. Лучшие охотники – заготавливать мясо дичины – вялить и солить. Часть мужиков – косить траву и заготавливать как можно больше сена на зиму. Остальные мужики – рубить деревья и ставить срубы. Поставить дома до заморозков не успеем, зимовать придется в землянках. Ближе к весне перетащим срубы и восстановим избы.

Работы было так много, что мужикам и бабам некогда было отдыхать. Да и ребятишкам было недосуг – собирали и сушили ягоды и грибы, ворошили сено, присматривали за малолетними братишками и сестренками.

С каждым днем было заметно, как наращивались венцы срубов, а сама поляна приобретала вид обжитого селения. Деревьев вокруг нее становилось все меньше, пни выжигались, и однажды люди поняли, что нет смысла возвращаться в прежнее селение. Не имело смысла перетаскивать срубы и ставить их на пепелище. Как-то само собой вышло, что на новом месте есть и расчищенное поле под посевы, рядом озеро, полное рыбы…