Евгений Пышкин - Поворот ключа. Сборник рассказов

Следующей жертвой внимания стал пухлый диванчик. Расположив подушки удобнее, он прилег на него и задремал. Очнувшись, Дмитрий посмотрел на часы. Скоро обед.

За столом собрались пансионеры. Господин Милославский не вышел. Павел Аркадьевич, сказав, что тот почивает, представил остальных: чета Камильковских и госпожа Арсеньева.

Речь зашла о Лебедеве, ибо он являлся новоприбывшим, и, как все новое, вызывал интерес.

– Не стоит, спустя рукава, относиться так к здоровью, – произнес господин Камильковский. – Я понимаю, дело молодое и чувствуешь в себе силы. Я тоже в ваши годы… А зря. Был бы, может крепче.

Камильковский продолжил наставлять, а Дмитрий слушал его вполуха, бросая короткие взгляды. Его заинтересовала госпожа Арсеньева. Она молчала на протяжении всего обеда, иногда косясь по сторонам. Что-то колкое было в ее взгляде. В этих маленьких черных угольках, готовых обжечь вас. Она смотрела не оценивающе, а словно уже все знала об окружающих. «Ага, вот вы какой», – говорил взгляд молодой девушки. «Или я ошибаюсь», – подумал Дмитрий, сосредоточено рассматривая ее. Их взгляды встретились. Черные угольки вспыхнули и тут же погасли. Он бы не сказал, что она смутилась, лишь приняла отсутствующий вид и уткнулась взглядом в тарелку. Закончив обед, девушка встала, пожелав приятного аппетита, и удалилась.

Камильковский все говорил. Его жена поддакивала. «Эпансипэ» – резануло слух, и Дмитрий переспросил:

– Что?

– Эмансипэ.

– О ком вы?

– Ну, о ней. – Камильковский сделал движение бровями. Конечно, он имел ввиду госпожу Арсеньеву.

– Откуда вам известно?

– Ну, господин Лебедев, это ж видно сразу. Я много таких особ встречал за свою долгую жизнь. Поверьте.

Дмитрий кивнул, но усомнился: «Эмансипэ? Ну, то, что она здесь без кавалера для меня это не…». Его мысли прервал Павел Аркадьевича:

– Любезнейше прошу прощения. Должен удалиться. Дела-с.

За столом остались трое. Беседа стала вялотекущей: куски фраз иногда нарушали тишину. Наконец, Дмитрий встал, откланялся и ушел к себе в комнату.

Он постоял у окна минут пять или десять, наблюдая за морским пейзажем. Неспешные волны подкатывали к берегу, и жемчужная пена разбивалась о камни, исчезая. Вода, лизнув берег, уступала место другому валу, и все повторялось вновь и вновь, но никогда не повторяя старые движения. Это завораживало. Казалось, можно было наблюдать до бесконечности. Однако Дмитрия вывел из задумчивости господин Милославский. Он появился на берегу. Фигура его двигалась будто в тумане: невнятно и замедленно. Он разложил шезлонг, который нес в руках, расправил плед, встряхнув его, укрылся. Милославский застыл на лежаке и, казалось, внимательно смотрел море. Он стал частью пейзажа, будто слился с побережьем, но Дмитрия заинтересовал этот одинокий человек. Чувство неясное, смешанное с любопытством, подстрекало к знакомству.

Он покинул номер. Решительно пробежав ступени и выйдя наружу, замедлил шаг и остановился. «О чем мне с ним говорить? Как начать беседу?» – задался вопросом, но более всего мучили сомнения: а стоит ли, и что же привлекло внимание? Почему именно этот отшельник притягивал к себе? Ведь Дмитрий много встречал людей, сторонящихся общества, и у каждого, конечно, были тайные мотивы вести себя так, но никто не вызвал мимолетного любопытства.

Голос за спиной прервал мысли.

– Он всегда один, – сказал Павел Аркадьевич.

Дмитрий обернулся и спросил:

– Один?

– Да. С самого начала. Когда господин Милославский впервые приехал в пансионе, его поведение меня насторожило. На обед он не выходил. Сухо держался со всеми. Он не вел длинных и пространных бесед. Его речи скупы, в пределах светской любезности. Он очень замкнут, – господин Кнехберг задумался и заговорил вновь. – Представьте себе, Дмитрий Иванович, такую картину. Начинается ужин. Мы рассаживаемся. И вот появляется наш герой. Он, словно неведомое существо иного мира, вышагивает осторожно из тишины номера на свет. Мы никак не привыкнем к этому. Он появляется на ужине в очках с почти сферообразными линзами, ибо плохо видит вблизи. Весь он внимателен и напряжен – это одновременно пугает и вызывает чувство жалости. Он садится на место и не ведет бесед. Господин Милославский лишь желает всем приятного аппетита, оказывает знаки внимания, но не более того. Ест медленно. Он дегустирует блюда. Всегда пробует, не слишком ли горяч суп, не очень ли остр соус, не крепок ли чай. Кофе никогда не пьет. Избегает любых алкогольных напитков. Не курит. Мне кажется, у него слабый желудок. Вот и все, что я могу рассказать о нем.

Он решился заговорить с Милославским.

– Здравствуйте.

Станислав Михайлович промолчал. Он повернул голову в его сторону. Взгляд Дмитрия, невольно упавший на трость, задержался. Опять рукоять в форме головы черного пуделя привлекла внимание.

– Добрый день, – ответил человек, отдыхающий на шезлонге.

А дальше разговор не заладился. Обычный вопрос: «А почему Вас не было на обеде?», что произнес Дмитрий, понимая собственное косноязычие, не смутил Станислава Михайловича. Он обронил фразу:

– Это все Камильковские.

– Простите?

– Не вызывают они доверия.

– По-моему милые старики…

– А вы читали Гоголя? «Старосветские помещики»?

– Добрая история.

Милославский зябко пожал плечами и, сосредоточенно, будто что-то обдумывая, сказал:

– Я не говорю о ценности сего произведения. Но персонажи повести вызвали у меня чувство омерзения.

– Но это не повод отказывать в обеде. Может, вы ошибаетесь?

– Молодой человек, я очень долго живу на земле, чтобы…

Он, посмотрев на собеседника, замолк, пронзая взглядом. В сферообразных стеклах блеснуло, искажаясь, синее небо. Очки не шли Милославскому. Они, подобно инородному предмету, деля лицо на две неравные части, разрушали образ странного человека. Что-то флибустьерское, из варварских времен было в его внешности, а этот аксессуар словно искусственно добавил какой-то шутник.

– И вовсе я не прячусь от «милых стариков», как вы подумали.

– Но откуда…

– Я наблюдаю. Если вы пойдете в правую сторону от пансиона, где береговая линия изгибается, то чрез пару шагов за насыпью увидите низкий курган и два тюльпана на его вершине.

Дмитрий стоял в недоумении. Спорить с Милославским ему не хотелось. Собеседник то ли не хотел говорить, то ли забавлялся, нарочно игнорируя слова и уходя от темы. «Какие тюльпаны? Курган? Причем здесь это?» – мысленно возмутился он, рассматривая человека на шезлонге, который обратил взор к морю, выказывая нежелание продолжать разговор.

Курган…

Два цветка…

Он, представив себе эту сюрреалистическую картину, направился неспешной походкой вдоль береговой линии.