Наталья Борисова - Инязовки. Феноменология женского счастья

Долгие прогулки по городу, по-домашнему уютные провинциальные вечера, убийственно крепкий сон на старом диване – все это до боли обострило мои чувства.

– Как бы я хотела жить с Борей вдвоем в такой избушке, чтобы на этом диванчике он обнимал меня каждое утро, – признавалась я Женьке. – Чтобы у нас родился похожий на него пацан. Пойми, Женька, мне очень нужно это. Иначе для чего влачить свое жалкое существование, потакая греху чревоугодия?

Временами в сердце моем, пустом и холодном, уже не гнездились пылкие страсти. Мне казалось, что я больше не смогу никого полюбить. Я никак не могла поверить, что этот парень способен оказаться негодяем. Почему же он издевательски молчал? Если бы могло на нем отражаться то, что я думаю, тяжесть моих мыслей придавила бы его, такого сильного и здорового.

Мама жалела меня. Ее воображение рисовало жуткую картину автомобильной аварии, в которой пострадал любимец дочери, и как следствие – длительное пребывание несчастной жертвы на больничной койке. Она написала Веронике, чтобы та помогла разобраться в причине исчезновения Бориса и избавила сестру от душевных мук. Ох, материнское сострадательное сердце! Если бы можно было все проблемы решить с помощью ближнего человека, какой простой оказалась бы наша жизнь! Не поеду я к нему. Зачем? Унизиться, чтобы стало легче? Добиваться счастья всеми средствами? У завоеванного счастья привкус горечи. Почему же я должна сложить к его ногам свою гордость? Пусть он добивается моего расположения. Слишком большая трещина образовалась между нами.

Таня Илюшина каждый вечер ездила к Юрке ночевать, и они собирались снимать для себя комнату, чтобы жить вместе. Женька печалилась, что подруга отдалилась. Я же носила в себе «секрет», который тяготил меня, но никому – даже под пытками – я бы не открыла его. Как-то Юрка пригласил меня на танец и сказал, прижимая к себе: «Ты стала другая. Задумчивая». Без сомнения, он был красивым, но лицо его, круглое, белое, с усиками над яркими пухлыми губами, казалось слишком холеным и самодовольным. Мне он напоминал кота, отъевшегося на сметане, и было неприятно, что руки его тесно прилипали к моему телу.

– Ты темпераментная. Мне это нравится. Я сразу понял, когда увидел тебя: вот девчонка, которая нужна мне.

– А как же Таня? – спросила я и вспомнила Илюшку, плачущую за шторкой, ее счастливое щебетание вокруг Юрки, когда тот появлялся после долгого отсутствия, их совместные ночевки в пустой комнате и совершенно взрослые отношения, до которых мы еще не доросли.

– Я знаю, она любит меня, последнее мне отдаст, но я все больше убеждаюсь – это не мое. Да и не одна она у меня, скажу честно. А вот ради тебя я бы всех бросил.

– Да как ты можешь? – возмутилась я. – Давай сделаем вид: ты мне ничего не говорил, а я – не слышала!

– Я подожду, пока ты выбросишь из головы своего парня. А пока ничего не говори Тане. Пусть это будет нашим маленьким секретом.

– Никаких секретов у нас быть не может! – отрезала я и повела его в комнату к Тане. Спали они опять вместе, и пока он не ушел, я была не в своей тарелке.

Афанасий не появлялся целую вечность и вдруг опять пришел.

– А я хочу и хочу быть с тобой! Пойдем со мной, будем вдвоем в комнате.

Он выглядел таким смешным, этот «рыжий гринго» – долго-долго копит свою нежность, чтобы передать ее в пронзительно-грустном взгляде, в одном прикосновении щекой к щеке. Я молча развернулась и закрыла дверь, потому что у меня почему-то застучали зубы. Он опять приходил, стучал, но я не открыла.

Он стал захаживать в нашу комнату каждый вечер. Днем играл в футбол возле общежития, а вечером напивался, ходил по коридору и пел песни. Как-то сон сморил его, и он уснул, сидя на моей кровати. Я с трудом привела в вертикальное положение его тяжело обмякшее тело.

– Пойдем, Афанасий, я провожу тебя до пятого этажа.

В холле он неожиданно пришел в себя и захватил меня в крепкие тиски, тщетно пытаясь выжать ответное чувство любви. Сопротивление было бесполезным. Я укусила ему руку.

– Ну, кусай, кусай! Больно, да, но я ничего не скажу.

– Одного не пойму, Афанасий, откуда у тебя берутся нечеловеческие силы, чтобы лезть ко мне?

– Я же мужчина – и не какой-нибудь дохляк. Мне хорошо с тобой. Я тебя пальцем не трону, только стой рядом. Были у меня девчонки, но ни с кем мне не было так хорошо.

– Найди себе сговорчивую женщину.

– Глупая ты. Мне никого не надо. И тебя я никому не отдам! – Он обнимал меня так сильно, что трещали кости. – Твой я!

Мне стало смешно. Боря тоже так говорил. И где же он теперь? Я стояла спокойно у окошка, скрестив руки.

– Тебе не кажется, Афанасий, чем больше слов говорит человек, тем меньше он чувствует?

– А ты… совершенно спокойна, да?!

Он предпринял очередную попытку захватить меня и прижать к своему возбужденному телу. Алкоголь придавал ему неимоверную силу.

– Ты одна только можешь так мучить и дразнить!

– Немец ты! Гестаповец! – возмущалась я, пытаясь обрести свободу. – Жестокий, сам садист. Больше ко мне не приходи!

– Да? А я и не приду!

Но он приходил среди ночи, стучал так настойчиво, что мне становилось страшно.

– Девчонки, пустите! Я хочу увидеть ее! Пустите! Только посмотрю, как она спит, и уйду! Она здесь, да?

– Уходи, у нас не вокзал! – неумолимым голосом отвечала Илюшина, подходя к двери.

– Девчонки, пустите! – ломился неудачливый ухажер. – Все равно позову на свадьбу.

Дверь трещала от его ударов. Просыпался весь этаж.

Мы не открывали. Он уходил, через какое-то время возвращался и опять стучал. У меня сжималось сердце. Какой дурак! Через пару дней, стоя на трамвайной остановке, я увидела, как он двигался в сторону инязовского общежития, чтобы порадовать его обитателей очередными подвигами. Подошел ко мне и поздоровался, как ни в чем не бывало.

– Опять будешь выступать вечером? – спросила я.

Он был пока еще трезвый, поэтому мой вопрос его очень обидел. Все, кончено с ним, решила я. Пусть пьет свою водку и лезет к другим девочкам. Только, чур, не ко мне! Алкоголик – не человек.

Прошло три месяца, как я не видела Бориса.

В этот день я танцевала одна. Сначала «Борин танец». Передавала его движения, соразмерную с ритмом музыки пластику, темперамент. Девчонки остались у парней в общежитии. А мне никто не нужен. Честной я стала и правильной: три месяца ни с кем не целовалась. Все во мне, каждая клеточка моей души любила Борю. Пока живу, я верю. Пока верю, я буду ждать его. Мой! Разве не для того он родился и вырос, чтобы я крепко-крепко его полюбила? Я видела перед собой его глаза, улыбку. Хотела протянуть руку и ощутить его рядом. Истязала себя волнующими воспоминаниями. После шестичасового звучания магнитофон разогрелся и готов был в любую минуту вырубиться.