Валерий Щербаков - Дыхание тайги. Избранное

– Хватит нам до следующей осени твоей боровинки, – уже вслед ей произнес дед.

Ягодниц собралось несколько женщин. Был обычный осенний теплый день. Брусники было много – только не ленись, собирай. Мария быстро набрала свое лукошко и присела отдохнуть. Ноги гудели, чувствовалась усталость.

В тайге было тихо, только иногда кое-где доносился хруст сухих веток.

Вдруг за своей спиной она услышала шум. Мария привстала и обернулась.

Кем-то напуганные женщины бежали прямо на нее.

– Медведь! – прокричала одна из них, поравнявшись с Марией.

Еще несколько ягодниц с криком: «Беги!» – промчались мимо нее. Мария испугалась, замерла. Последние девки пробежали мимо, крича во все горло:

– Беги, медведь!

Мария схватила лукошко с ягодой и побежала, побежала быстро, как могла.

За спиной она слышала треск веток и чье-то неровное дыхание. Не пробежав и пяти метров, она споткнулась и упала, ягоды рассыпались. Упала удачно, на бок, рядом был пень, Мария подползла к нему, пряча за него голову, замерла.

Кто-то промчался мимо, не останавливаясь, сильно треща валежником.

– Медведь, – мелькнуло в голове.

Через мгновение все стихло, в лесу воцарилась тишина.

Полежав еще немного, Мария встала, осмотрелась вокруг – никого не было. Собрав рассыпанную ягоду, она направилась в сторону деревни.

– Почему медведь пробежал мимо? – думала она.

– А может, он сам напугался женщин да убегал? Может, он почувствовал во мне ребенка да пожалел? – мелькнула у нее мысль.

В декабре она родила здорового, крепкого мальчишку и назвала его Михаилом…

И вот сейчас, готовя брусничное варенье, когда прошло уже много лет, она вспоминала тот случай в тайге.

Седьмые сутки нас держат в спортзале механического завода. На улицу никого не выпускают и новое пополнение не завозят. А вокруг помещения толпятся родственники. Команда вроде не секретная – восьмидесятая, морфлот. Непонятно, почему даже с родными нельзя пообщаться.

Сквозь окно вижу свою маму. Окна в спортзале высокие, снаружи грязные, но она тем не менее подпрыгивает, хочет среди новобранцев, прильнувших к стеклам, увидеть меня. Расталкиваю несколько матрасов, лежащих у окон и служащих нам постелями, приближаюсь к окну и начинаю махать руками. Но тщетно: мама меня не видит.

Вдруг появился полноватый мичман, он показал рукой в сторону автобусных остановок и что-то крикнул, провожающие нехотя стали отходить от окон.

А за окном была весна, весна 1975 года. Было тепло, навсегда запомнилось это голубое теплое весеннее небо. Вдруг у самого уха слышу команду: «В одну шеренгу становись!» – и вижу перед собой молодого усатенького лейтенанта.

Наконец-то должны были произойти какие-то события, которые обязаны были повлиять на нашу дальнейшую судьбу. До тошноты надоел этот пыльный зал, хотелось увидеть весеннее голубое небо, вдохнуть свежий воздух, увидеть родных.

Через несколько минут толпа наподобие солдатской шеренги стояла перед лейтенантом.

Новобранцы изрядно устали, томясь неделю в пыльном спортзале в ожидании своей дальнейшей судьбы и рады были любым переменам.

Наступила полная тишина.

– Сегодня в 19 часов наш эшелон отбывает, – как можно громче сказал лейтенант, чтобы всем было слышно.

– А пока привести себя в порядок, от клуба до железнодорожного вокзала пойдете строем. Разойдись!

На лицах у кого появились улыбки, у кого недоумение. Все думали об одном: куда повезут?

По форме сопровождающих офицеров мы догадывались, что повезут к морю. А вот к какому – вопрос.

Ровно в 18 часов, нас каким-никаким, а все-таки строем повели по центральной улице к железнодорожному вокзалу. В команде призывников было человек семьдесят, по краям бежала толпа провожающих. Тогда мне это напомнило майскую демонстрацию, не хватало только знамен.

Как сейчас помню, было 4 мая 1975 года.

Родственники призывников за время пути успевали пообщаться и передать котомки с продуктами. Вдруг я увидел маму со слезами на глазах, она держала в одной руке сумку, приготовленную для меня, а другой придерживала моего младшего брата Сашку. Бедные мои, они несколько дней подряд приходили к проклятому клубу, боялись, что не сумеют попрощаться: ведь день отправки никто не знал. До сих пор не пойму, к чему такая строжайшая тайна, вроде и не военное было время. Призывники были изрядно измучены, а провожающие – еще сильнее. Военный эшелон мы увидели на первом пути, двери состава были открыты, у каждой стоял офицер или матрос. Я надеялся, что нам дадут попрощаться, но не тут-то было.

Прозвучавшая громкая команда: «Призывники, по одному бегом к вагонам!» – посеяла в наших рядах панику. Каждый из провожающих старался обнять и поцеловать своего призывника да передать хоть что-то на дорогу, по всей вероятности дальнюю. Я всем сердцем почувствовал: надо искать своих, другого такого момента уже не будет.

Милая мама моя с полными глазами слез оказалась рядом, я обнял ее, родную, успокаиваю, и, целуя, говорю:

– Не на войну ведь, мам.

А она мне в это время сумку сует в руку:

– Возьми, сынок, дорога дальняя.

Успел еще обнять Сашку, пожал ему руку и залетел в вагон. Все это было как во сне.

В вагоне было душно. Призывники почти все прильнули к окнам, выходящим на перрон. Я тоже притиснулся к окну. Хотелось еще раз увидеть своих, знал, что разлука надолго. На перроне было много провожающих, но своих я среди них не видел.

«Как может хрупкая женщина пробиться сквозь толпу провожающих», – с грустью думал я. Эшелон стоял еще с полчаса. Иногда мне казалось, что в толпе мелькнул платок моей мамы.

Вдруг вагон сильно дернулся и замер.

– Цепляют тепловоз, – сказал кто-то.

Минут через десять поезд тронулся, последний раз с надеждой взглянул в окно и… увидел свою маму. Я открыл форточку и помахал ей рукой. Она увидела меня и стала двигаться вслед за вагоном.

Я ясно видел ее слезы, текущие по щекам, носовой платочек в левой руке, платок, слетевший с головы и развевающийся на ветру. Поезд постепенно набирал скорость, а мама моя все бежала. Я вижу ее уже вдалеке и вижу, что она все еще бежит. Вдруг вижу, она споткнулась и упала. Теперь уже слезы навернулись на моих глазах, сердце сжалось. Первое, что пришло в голову, – спрыгнуть с поезда и помочь ей. Я ринулся в тамбур и понял, что это невозможно: все двери были закрыты на замки…

Служил я на Дальнем Востоке, на границе, и образ моей мамы, бегущей по перрону за поездом, всегда был со мной; он и сейчас со мной… Светлая ей память.

Эпизоды моего детства часто всплывают в моей памяти. Один из них не забуду никогда. В ту весну мне было лет восемь. За неделю до женского праздника я уже четко знал, что подарю маме. Как-то я подслушал разговор мамы и соседки. Они говорили о духах.