Наум Вайман - Новая эра. Часть вторая

РЕФЕРАТ

Кто хочет понять человека и себя самого, должен бросить лот в самую глубокую идею, какую создал человеческий ум, – в идею Бога.

Еврейский Бог по своей природе – огонь. Скорее стихия, чем существо: бесплотный, безликий, огнедышащий, огненный Бог. «И видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри его вокруг; от вида чресл его и выше и от вида чресл его и ниже я видел как бы некий огонь, и сияние вокруг него» (Иез. 1: 27 и VIII: 2) Между тем ему как бы от природы присуща потенциальная форма воплощения; можно сказать, что в нем скрытно пребывает человеческий облик.

Бог позднейшего единобожия характеризуется абсолютной полнотою мощи и разумения. Он всесилен физически, все видит и слышит, все предусматривает, все знает, обо всем помнит; в нем полнота и равновесие всех возможных сил. Библейский Бог не таков: он – еще преимущественно стихия, не личность; в нем нет ни этой полноты, ни этой соразмерности; он необуздан и запальчив, его полновластие полно изъянов, и всеведение весьма ограничено. Подобно человеку, несдержанному в гневе, он сам боится своей вспыльчивости и принимает меры против ее непоправимых последствий.

Все древние религии без исключения начинают свой рассказ биографией верховного Бога. Один Ветхий Завет ничего не знает об истории Бога, потому что Бог-личность должен родиться и переживать различные перипетии, тогда как Бог-стихия не имеет биографии: он существовал от начала и неизменно. Биография Бога делится на две части: до сотворения мира, когда он был один, и вторая, которая, по сути, есть история его взаимоотношений с человеком. Естественно рождается недоумение: Бог и созданный им человек настолько несоизмеримы, что кажется странным, почему внимание Бога отныне всецело поглощено поведением твари. Можно подумать, что Он лично в своем существовании или благоденствии зависит от судеб человека. Бог всемогущ над неодушевленными творениями, но такой власти нет у него над тварью живою – не потому ли, что он уделил ей от своего духа, а с духом сообщил и свою свободу, свой произвол? В шестой день, кончив работу, убедился, что все устроено «хорошо весьма»; и чуть не на другой день должен был убедиться, что механизм далеко не хорош: Адам согрешил, а там все пошло хуже и хуже, и машина скоро оказалась вовсе негодной. А портилась машина только в тех частях, которые были одарены душою, и причиною порчи была именно душа или воля твари. Зачем же понадобилась Богу эта трудная и жестокая игра: одарить человека столь сладкой свободой – для того, чтобы муками заставить его в конце концов отказаться от нее?

Бог боится человека, как возможного соперника. Невольно рождается фантастическая мысль: Бог нуждается в человеке и до изнурения хлопочет о нем, но как же он и ненавидит человека за эту свою нужду в нем, и за неизбежную его свободу, и за вечную хлопотливую возню с ним! Иаков и Моисей для Бога – не рядовые фигуры из людской толпы: они – его избранники, лично знакомые ему; тем более вероятным кажется, что, повстречав одного из них в своих ночных скитаниях, Бог вдруг загорается острой злобою и, не помня себя, накинется, чтобы задушить его. (По поводу известного эпизода: Бог сам послал Моисея с важной миссией в Египет, и вот – «Дорогою на ночлеге случилось, что встретил его Господь и хотел умертвить его…»).

Такую власть имеет человек над Богом в силу своей врожденной свободы. Но и Бог обладает могущественным оружием против человека. Как властелин всех материальных сил, он легко может воздействовать на его свободную волю и принуждать ее к покорности. Следовательно, человек в такой же мере зависит от Бога, в какой Бог зависит от человека. Их отношения между собою основаны на взаимной корысти и взаимном насилии. Чудовищная мысль о взаимной корысти, которою связаны Бог и человек, так глубоко укоренилась в народном сознании евреев, что породила естественный плод, еще более чудовищную идею формального договора между Богом и человеком. С виду договор прост, гладок и тверд, как тело животного или ствол дерева. Он весь сводится к одному условию; Бог говорит: «Повинуйтесь мне в духе, и Я дам вам телесное благополучие, иначе – нет». Отсюда развивается стройная философия истории, проникающая весь Ветхий Завет. Надо верить просто потому, что это выгодно. Пророки любили изображать союз Бога с Израилем, как брачный союз: Бог – муж, Израиль – его жена. После «измены» с чужими богами жена-Израиль скажет: «Пойду я и возвращусь к первому мужу моему /то есть к истинному Богу/, ибо тогда лучше было мне, чем теперь» (Осия II: 5—8). О любви к Богу нет и помину, но благоразумие заставляет жену вернуться. Сам пророк не говорит о любви: он советует только покориться. Казалось бы, естественно было пророку спросить себя: на протяжении веков и доныне не было дня, нет часа, когда бы Израиль не изменял своему Богу; какая же неодолимая потребность чувства побуждает его беспрестанно блудодействовать с чужими, ничтожными богами? Но они не спрашивают об этом; очевидно, чувственная сторона явления, эта жажда свободы от Бога, им тайно понятна: психологически иначе не может быть; они говорят только одно: тебе дан разум – будь же рассудительна, сдержи свою страсть, останься верна мужу, чтобы не впасть в бедность или рабство. – Они знали, что не в природе человека любить такого Бога.

Как могла родиться в человеческом уме такая чудовищная мысль? Кому теперь придет на ум, что существует прямая причинная связь между его метафизическими убеждениями и нашествием врагов на его отечество? А три тысячи лет назад все культурное человечество – не одни евреи – было твердо убеждено, что непреложнее и нагляднее этой зависимости нет явления в мире. Те люди оплачивали свою веру дорогой ценой, потому что их вера совпадала с жизнью, была ничем иным, как техникой их жизни. Человек всегда был практичен и скуп, не склонен тратиться даром, и если жертвовал, то за верную прибыль, и люди жертвовали, не жалея лучшего своего достояния, изо дня в день, кровью и трудом и даже самым дорогим – помыслом своим. На такую жертвенность может подвигнуть человека только уверенное знание, которое воспринимается как безошибочный расчет. Жертва воспринималась как беспроигрышная ставка.

Смысл здесь есть, простой и глубокий. Нет сомнения: верование это в своей первоначальной, чистой форме, раньше, чем обросло коростой народных суеверий, было насквозь прозрачно: оно выражало не что иное, как познанный в опыте и всем понятный психологический закон. Божья искра не сверху падает на грешника, она зарождается в нем самом и восходит над ним. Только вера в истинного Бога дает человеку душевное здоровье; благочестивый живет нормально, то есть согласно с природою вещей. Но только выпал из человека основной стержень духа – вера в Бога, весь его душевный механизм расстроен: обуреваемый страстями, в непрестанной тревоге, он тщетно силится найти свой путь. Словом, ключ всех земных дел – в душе человека; история всецело определяется состоянием души человеческой, здорова ли она, живет ли по своему закону или нет, – а это значит: цел ли в ней или выпал из нее ее главный стержень – вера в истинного Бога.