Людмила Козлова - Красная Осень. Стихи 2010—2015 гг. Избранное, т. 2

Ангел светом души ведом.

Хлещет дождь беспросветно, яро,

Лает ночь – не пускает в дом.

Один знакомый, с Севера, говорит —

мой город мёртв.

Другой, с Юга, говорит – живу в городе мёртвых.

Третий, с Востока, вторит – мой город мёртвых орд.

Все другие, с Запада (их много),

говорят что-то того же сорта.

Я в городе роботов давно живу.

Ау, где живые?

Ау, ау, ау!

В городе этом, по самые окна заваленном листьями,

Люди, как мыши, шуршат непотребными мыслями.

Бабочка жёлтая странно сквозит

в листопаде,

Кратким обманным теплом уносимая в ад.

Славные тёти и столь же бомжистые дяди

Лезут бутылки сбирать в городской палисад.

Осень. Октябрь.

Обнажилась разруха-старуха —

Грозно грызёт, догрызает старинный пассаж.

Выбиты окна. В провалах печально и глухо

Воет сквозняк да гуляет купеческий страж.

В доме разрушенном есть неприметные двери —

Вход на второй, сохранившийся чудом этаж.

Там, под высокими сводами ангелы-звери

Эры купеческой помнят былой эпатаж.

Помнят обеды и танцы, девичьи фигуры,

А по утрам колокольный серебряный звон.

Нынче этаж называют отделом культуры —

Глупая шутка купеческих новых времён.

Было бы, впрочем, наивно

искать здесь чего-то иного —

в схроне руин

на разрушенной улице

графа Толстого.

2014 г.

И жизнь и смерть, и слово – в божьей власти.

Ты, мальчик, чей? А я уже ничей.

Не выплакать ни счастья, ни несчастья

Тоске моей, исполненной очей.

Поля и веси тонут в красном дыме,

Летит журавль-мальчишка из гнезда.

И птицы нарождаются седыми,

И лето не вернётся никогда.

Дробится город в лужах на осколки,

Оранжевый дрожит калейдоскоп.

По улицам разгуливают волки —

Ах, это люди плачут без умолку,

Читая злой осенний гороскоп.

Листвой забиты сонные тропинки.

Ты, мальчик, чей, исполненный очей?

Сегодня не крестины, а поминки —

И я уже ничей.

В доме пахнет брусникой, грибами белыми.

Солнце играет – оранжевый блик в окне.

Кажется, самое важное дело не сделано.

Но, может быть, это – всего лишь кажется мне.

Длится день, плачет злой телефон, запрятанный

под подушку – опять помешал во сне.

В беззащитной душе, понарошку прикрытой латами,

Кто-то бегает, кто-то думает о весне.

Но мечтателю этому трудно живётся осенью,

Был приказ экономить жестоко на всём и всём,

потому что без спроса – восемью восемь

Жизнь умножила тяжесть того, что несём.

По плечу ли ему, записному мечтателю,

Время в дырочках от свинцовых пуль.

Кто-то дырки пытается заровнять шпателем,

Но заравнивает будущие май, июнь, июль.

Смертельный номер – жизнь пополам с данайцами.

Но мечтатель – надеется всё равно.

Одуванчики ясноглазые снова ему приснятся.

Жизнь – обман, мираж, наваждение, но…

В шелка листвяной бури, в их огонь

Вплетает ветер красный сон заката.

Принцессу Осень ждёт летучий конь,

Но разве в том принцесса виновата?

Да место ль ей в асфальтовой беде,

Босой, привольной и простоволосой?

Сгорает Время, Жизнь.

Уходит осень.

Кармин и пламень всюду и нигде.

Обшарпанный автобус громыхнёт,

Лаская шиной ямы да ухабы.

Но дремлет лабиринт бетонных сот —

Так спят веками каменные бабы.

Уходит осень – что ей, золотой,

Прозрачный дым над крышами летящий!

Он пахнет человеческой бедой —

Таинственной, жестокой, настоящей.

Сгорает время… Всё в костре сгорит.

Когда и камень в пепел обратится,

Из недр восстанет огненный пирит.

Но осень эта – нет, не повторится!

Я бы верно служила царю моему. Я сама!

Я бы точно служила, когда бы могла и умела.

Не дарила бы силы сверкающей искре ума,

Притворилась бы вечнозелёной цветущею розою белой..

Не удержишь потока колючих, как ёжики, дум,

Жизнь моя на крапиву – бродяжку так странно похожа.

Сжёг царя моего мой крапивный безжалостный ум,

Обернулась цветущая роза какой-то случайной прохожей.

Я бы верно служила. Но я не сумела – прости,

Я крапива. Я жгучее, друг мой, растенье.

Где мой царь – команданте? В далёком железном пути.

Да и где я сама —

та, готовая быть

зачарованной тенью?

А.К.

1.

Придёшь в сей мир, и вот тебе награда —

Игрушка-Жизнь. Играй себе, играй!

Подарочек от Бога и де Сада —

Играть людей, чертей – посланцев ада,

И всуе поминать любовный рай.

Но мальчику вот этому – сломали

Его игрушку. Кончился завод.

Ни горя, ни заботы, ни печали :

Он без игрушки – мёртвеньким живёт.

Ушёл в себя, не ведая иного —

Всё дальше вглубь его уводит путь.

Он слышит, но не чувствует ни слова —

Поломанной игрушки не вернуть!

2.

Включились запретные датчики —

я знаю, так пахнет беда.

Душа моя плачет о мальчике,

ушедшем в себя навсегда.

К любимому дому, далёкому —

мальчишку ведёт естество.

Те царства, где око за око,

Теперь не достанут его.

И всё же не скажешь иначе —

Я знаю, так пахнет беда!

Душа моя плачет о мальчике,

ушедшем в себя навсегда.

Чужой пришёл и в горницу стучится —

Я, дескать, ваш сосед – торговец пиццей.

Я вам принёс чудеснейший пирог:

С приправой – ювенальною юстицией.

И вот уже мостится за порог.

И мы – почти товарищи пришельца

Или играть готовы таковых.

Но кто-то спохватился – это ж Ельцин!

И сыт, и пьян – живее всех живых!

Когда одним мизинчиком в содоме,

То и хозяин – не хозяин в доме.

Спроси его, где денежки лежат?

Они зарыты в праздничную пиццу,

А пицца – выпекалась за границей

из ядовитых мидий и ежат.

Свиной порядок – вот закон содома.

Хозяин кровью не марает дома.

Чужой придёт – повсюду кровь и грязь.

Ему и день и ночь, а всё – кладбИще!

В пустых мозгах разбойный ветер свищет —

Рогатый ферт,

Свинец,

Погибель-князь.

На радостях говяжьи туши

Растут в цене, ну, хоть убей!

Пророк Матвей торгует грушей,

На рынок тащит голубей.

Всё дорожает, друг-приятель,

И вздорожать ещё не прочь,

Но рад партийный обыватель

Производителю помочь.

То наш ответ с большим приветом

На европейский аусвайс.

И одобрительно с портрета

Крымнаш приветствует Чубайс.

Он наш, сознательнейший архи,

Такой простой, КАК ТЫ – точь-в-точь!

Он шёл геройски в олигархи,

Чтоб нашей Родине помочь!

Мы любим наших олигархов —