Сергей Ленин - 21 история о жизни и о любви

– Нет, не знаю, открой завесу, Оль.

– Слушай подруга внимательно. Нужно прислониться к мужчине своей грудью сзади. При этом у мужиков может быть только две реакции: либо отстранится, либо будет стоять, и балдеть, другого не дано. Так вот, если он отстранился, то может быть тоже всего два расклада: либо ты ему не интересна и у него есть своя женщина., либо это ещё не объезженный мустанг и у тебя есть шанс его приручить.

– А если он не отстранился, тогда чего? – заинтересовалась Тамара.

– Тогда тоже всего два варианта: либо он конченый импотент, извращенец и иным легкодоступным способом получить удовлетворение не может. Либо он тобой заинтересовался и, наверняка, захочет продолжить общение.

– Ещё прикольно осознавать, что у парня возникает эрекция! Он портфелем или руками старается прикрыться. Просто умора. А из этого следует главный вывод, – заключила свои рассуждения Ольга: «Надо правильно уметь пользоваться своими сиськами. Они заменяют все слова, они творят волшебство. Если мужчина не отпрянул после твоего прикосновения к его спине твоих титек, ты начнёшь чувствовать его реакцию, ты будешь ощущать это».

– Не поняла я что-то, чем буду чувствовать – сиськами что ли? – засомневалась Тамара.

– Нет, чувствовать ты будешь головой и сердцем, ясно дело. А сиськи – это наш инструмент общения на тонком уровне.

– Ага, если ты сама тонкая и все твои сисечки это одни сосочки, – сиронизировала Тамара.

– Да, ну, тебя, Томка, не играет большой роли их размер, а сосочки – это главный импульсный генератор эротической энергии, – подвела итог своему научному экскурсу Ольга.

– А как на твой «генератор» отреагировал мой Гришенька? – заинтересовалась Тамара.

– Отпрянул, не оставив мне и тени надежды. Более того, однажды я выносила в тазу белье для сушки во дворе. Халатик был одет на голое тело. Вместо пуговиц он запахивался и фиксировался пояском. Так вот поясок случайно развязался и упал в лифте на пол. Я стою перед Григорием почти голая и ничего поделать не могу. В моих руках огромный таз с бельём.

– Ой, какой ужас и что мой Гришенька?

– Что, что, поднял пояс с пола, запахнул мой халат и завязал его. Мне даже немного обидно стало. Мог бы таз с бельём подержать. Я бы сама с халатиком разобралась. А он молодец, он тебя, Томка, любит. Такой любви можно позавидовать.

– Да, я представляю такую картину, – задумчиво произнесла Тамара. – Мой Гриша, наверное, не захотел, чтобы у тебя руки освободились. Вдруг ты бы с халатиком разбираться не стала. А у него руки тазом с бельём заняты. Как отбиваться-то от возможного домогательства? От ручёнок твоих шаловливых, – Тамара заулыбалась.

– Не, чё, ты, Томка, я ничего не хотела предпринимать. Я просто не стесняюсь показать своё красивое тело. А в пикантной ситуации это как-то завораживает. Волшебство какое-то и трепет наполняет сознание. Такой безобидный и пикантный прикол. Нет, Гришка твой ни-ни, не поддающийся. Это точно!

Молодые женщины обнялись и начали громко плакать уже вдвоём.

– Оль, а ты мужу часто изменяешь? – сквозь всхлипывания, надеясь на солидарность, спросила Тамара.

– Что значит часто? Бывало или нет, могу сказать твёрдо – бывало. Только ты ни-ни, никому, ладно, Томка, – начала откровенничать Ольга. – У меня бывали всплески влюблённости в других мужчин. Они ярче проявлялись, когда мы с мужем ругались, были в контрах. Но в постель я ложиться с ними боялась. Но бывали и исключения.

Мы ведь как рассуждаем: «Нам-то можно немного разбушлатиться, если никто не узнает, а мужикам нашим ни-ни, нельзя».

– Это точно, Оля! Если бы я узнала, что мой Гришка блядонул, я бы той шмаре все волосы выдрала и не только на голове, – засверкала воспалённым взглядом Тамара.

– Вот, вот, а теперь представь состояние жён тех парней, с которыми ты позволила себе покувыркаться в постели. Если бы они о тебе узнали, ты бы уже многократно лысой была, полностью при чём, – хитро заулыбалась Ольга.

– Ой, а я об этом как-то не задумывалась даже, – насторожилась Тамара.

– А что тебя толкало-то на измены, скажи мне, Томка.

– Ну, у каждого человека должно быть личное пространство. Я вот красивая очень. Мужики начинали делать мне комплименты, приставать. Не скрою было безумно приятно. Я и рада бы им всем отказывать, но Гришка на вахте неделями… Какая-то коварная фея во мне отдавалась этим мужчинам, а я вроде бы была верна своему мужу.

– Да, загнула ты философию, Томка. Значит это не ты и не наяву, а в каком-то абстрактном личном пространстве. Какая-то фея предавалась любовным утехам, раздвигала ноги, сисечки подставляла для ласки, ротиком своим упражнялась? Крутая формула, получается, – стала разбирать ситуацию по полочкам Ольга.

– А ты когда-нибудь задумывалась о том, что у мужа, в Гришкином личном пространстве – только ты, да сыновья, да ещё лесная деляна, чтобы деньги в семью приносить, – отчеканила Ольга.

Томка ничего не ответила, только опять громко заплакала.

– Оля, я от тебя сочувствия и сострадания жду, а ты меня как поп на исповеди тиранишь, – начала жаловаться Тамара.

– Да, о попах не надо, однако. Был у нас тут в Усть-Илимске один священнослужитель. Я к нему исповедаться пришла, чтобы он выслушал меня, да грехи отпустил. Изменила я мужу по сумасшедшему наваждению. А он, козёл, меня слушал, да на мои упругие груди свои персты положил. Сзади пристраиваться начал. Свой божий леденец из штанов достать норовил. Еле убежала от этого нахала. Потом его куда-то перевели по службе. Попался он на деле неприглядном. В подвале, строящегося храма разливочный подпольный цех братва организовала. Из низкосортного технического спирта водку на продажу бодяжили.

– Вот, если святой отец не святой, то с меня-то какой спрос? – подхватила тему Тамара.

– Да, ладно, не оправдывайся, я ведь свой человек, не выдам и не предам. Только скажи мне, пожалуйста, как бы отреагировал твой Григорий, если бы, не дай Бог, узнал об измене? – спросила Ольга.

– Ой, боюсь даже о таком подумать. Он, наверное, ушел бы от меня. Тихо и молча. Такую рану вряд ли смог бы перенести. Ведь он верит мне. Любит меня.

Молодые женщины опять горько заплакали, думая каждая о своём.

Когда они проплакались вдоволь наболтавшись, Ольга отправила Тамару домой: «Наводи мир в своём доме сама. Женщина хранительница домашнего очага. Извинись за истерику, тебя простят».

И Тамара перешагнула порог своей квартиры. Дети играли в машинки, они успокоились, но к маме на встречу не выскочили, как это бывало обычно. Григорий сидел, наклонив голову, за кухонным столом. На столе стояла початая бутылка водки. Вид у мужа был жалкий, какой-то скорбный и неухоженный. Он сидел, сгорбившись, и никак не реагировал на появление жены. Тамара подошла к нему сзади, прижалась. Шея и голова мужа оказались между грудей, дрожащей от волнения супруги. Тамара стала нежно целовать в лысеющую макушку своего любимого мужа. Из её глаз ручьём побежали слёзы. Они солёным одеялом покрывали её груди и голову Григория. Потом начали литься слова Тамары, они были тёплыми и нежными, как слёзы. Слова обволакивали супругов, делая их неразрывным единым целым.