Людмила Табакова - Житейские измерения. О жизни без вранья

Вот и запах цветов в хрустальной вазе… Сирень! Артур и не знал, что у цветов свой язык, разговаривать на котором можно молча, не знал, что сирень – символ одиночества, знак несчастной любви. Увидев сирень, Вера обычно начинала плакать. На этот раз сдержалась и стала лихорадочно перебирать лепестки. Хотелось найти пять, загадать желание, как в детстве, проглотить и ждать счастья.

– Люблю-ю-ю… лью-ю, лью-ю-ю-ю… – разливал в фужеры вино саксофон, пытаясь закружить в кутерьме невысказанных слов, и неожиданно захлебнулся такой тоской по утраченному счастью, что Вера почувствовала себя в западне, состоящей из печальных гортанных звуков и сиреневого тумана.

Западня захлопнулась в танце, когда Артур сомкнул на талии руки. Он молчал. Его возбуждал запах духов, грациозный изгиб шеи, волосы, струящиеся по плечам… Артур шептал слова, нежные и ласковые… Он знал, что слух – самая эрогенная зона женщин.

– Искупай меня в нежности… – выдохнул сакс.

– Ты – лучшая женщина на свете… – шепнул Артур в ухо Веры, приподнявшись на цыпочки.

– Люблю-ю-ю… – не умолкал саксофон, приглашая в мир приятных ощущений.

– Ночь перед отъездом ты проведёшь у меня. Я смогу понравиться тебе. Для любви – свой час, тело должно растворяться в темноте.

Блюз тревожил душу, будил воспоминания. У него одна тема – любовь.

Вернулись к столу. Какое-то время молчали.

Первой заговорила Вера:

– В юности я мечтала о возвышенной платонической любви, далёкой от приземлённой, плотской. Хотелось следовать идеалу. Любовь Лауры и Петрарки – вот образец.

– Ненормальное явление, – прервал монолог Артур, – психологи это называют по-своему: кажется, задержкой формирования либидо. Это диагноз! Нормальный человек должен испытывать половое влечение к человеку, которого любит!

– Об этом я узнала потом, – в глазах Веры вспыхнули и погасли огни. – Игорь дарил охапками сирень, и однажды я рассказала ему удивительную древнегреческую легенду о прекрасной речной нимфе Сиринге, не ответившей взаимностью молодому Пан-богу, бородатому, рогатому, козлоногому. Чтобы избавиться от него, Сиринга превратилась в благоухающий куст с нежными цветами. Её именем он и был назван. Пан-бог безутешно плакал, потом сделал из срезанной веточки свирель. Он гулял в одиночестве по лесу, исполняя печальные мелодии. – «Будешь преследовать меня, превращусь в сирень», – шутила я. Но всё получилось по-другому: с дудочкой в одиночестве брожу я, потому что сделала всё, чтобы быть несчастной.

– Ты можешь не продолжать, – Артур взял её руки. – В самых искренних признаниях женщины должно быть место умолчанию.

– Нет-нет, я решила идти до конца. Мне нужно сбросить этот груз. Так вот, я любила, делала для Игоря гораздо больше, чем он заслуживал, но держала на расстоянии.

Пальцы Веры дрожали. Сплетаясь с пальцами Артура, они искали опоры, и он поддержал её мягким пожатием руки.

– Я не удивилась, когда дошли слухи, что у Игоря – другая женщина… Я тоже сошлась с другим. И вновь любовь, только теперь до обморока, до экстаза… – Вера закончила фразу на высокой ноте и замолчала. – Когда чувства вернулись в свои берега, – продолжила она полушёпотом, – любовь тихонько выбралась на сушу, чтобы исчезнуть в суете быта.

– Как жа-аль… Как жа-аль… – звуками растворял любовь сладкоголосый саксофон.

– В памяти моей до сих пор дрожащая рука Игоря, из которой выпала измятая ветка сирени. Кажется, так просто не быть вместе, а всё-таки ловить его дыхание, держать ладонь, провести рукой по щеке с двухдневной щетиной, ощущать его тепло.

– Нет, тепло живо, пока он и она вместе, – заговорил Артур, думая о своём, непроизвольно, до боли, сжимая руку Веры. – С Анной я познакомился в этом кафе десять лет назад, когда нам было по 40 лет. Ослепительная страсть, сексуальная гармония… Но обстоятельства складываются так, что нам не быть вместе: обязанности, обязательства… И вот уже десять лет в это время мы встречаемся здесь. В прошлом году она не приехала. У меня нет права знать причину. Я просто жду её и в этом году. Вчера был последний день.

Теперь восковые вековые старинные свечи в канделябрах напоминали те, что ставят в изголовье людям, умершим от необыкновенной любви.

– Такой, как ты сейчас, Анна была десять лет назад, – продолжил Артур, любуясь Верой. – Тебе бы вернуться к Игорю… – Но вряд ли ты сделаешь его счастливым… – он помолчал. – А мы не сможем быть вместе. Я всё равно уйду от тебя к другой женщине, или ты уйдёшь сама. Мы своевольны, безудержны… Это наши особенности. Увы!

Время стекало струёй в бокал с вином, пальцы прощались: пора…

– Лю-ю-бл-ю-ю-ю… – старался всем угодить саксофон.

По ажурной лестнице, как с небес, отражаясь в потемневшем старинном зеркале с трещинками, спускалась очень похожая на Веру красивая женщина в чёрном вечернем платье. Она остановила взгляд на Артуре. Сумочка и перчатки выпали из её рук.

Динь – дон, динь – дон, динь – дон… Плывёт над Россией густой колокольный звон, торжественно-красиво возвещает о нескончаемой радостной жизни в будущем, исцеляет больных, возвращает добрые чувства злым, дарит надежду тем, кто её потерял… Он, как свет, прозрачный и хрустальный, как голос свыше… Динь – дон, динь – дон, динь – дон… Колокольный звон проникает в каждую клеточку человеческого тела, и его дивная сила пронзает души, рисуя неописуемый восторг на светящихся радостью лицах.

Анна живёт в доме напротив храма. Одно окно её квартиры, широко распахнув глаза, смотрит на золотые купола, увенчанные ажурными крестами, два других – на магазин «с названьем кратким «Русь».

С утра к храму потянулись одетые по-праздничному прихожане, а к магазину – страдающие от вчерашнего перебора любители выпить.

– Пришло время и мне сделать выбор, – улыбнулась Анна, подойдя к окну, – хочешь – пей, хочешь – молись.

У магазина, как на посту, седой мужчина в камуфляжном костюме. Невысокого роста, не самый красивый. На спине куртки крупными буквами написано «Классик». Имел ли он отношение к классической литературе или просто был классный мужик, Анна могла только догадываться. Рано утром он появлялся у магазина с метлой, потом пожимал руки трясущимся от желания выпить алкоголикам, иногда делал глоток из предложенной бутылки, жестикулируя, о чём-то говорил-говорил, искоса поглядывая на окна квартиры, где замирала Анна, прячась за оконной шторой. Через час, когда поток нуждающихся в выпивке иссякал, Классик садился на завалинку магазина, курил сигареты одну за другой, смотрел на окна, сжигая взглядом ненавистные занавески, иногда подносил к уху сотовый телефон и тут же прятал его в карман.