Игорь Елисеев - Раз-Два. Роман

– Ну что – довольны? А на себя-то в зеркало давно смотрелись?

Странным образом твои обидные слова возымели действие, смех прекратился. Один из парней пружинисто встал из-за стола и унёс останки сломанного стула.

– Чего вы до них докопались? – снова вступилась за нас Божуля. – Грех смеяться над убогими. А если покалечите ненароком, потом же отвечать придётся.

– Ладно, – пробубнила Спринтерша примирительно, – ребята просто дурачатся, стул случайно оказался поломанным. Вон там ваша кровать, рядом с Полубабой. – И она ткнула пальцем в свободную койку у противоположной от окна стены.

Наша новая соседка Полубаба – изжелта-бледное разумное существо с жиденькими засаленными волосами, – как нам стало известно позже, – была полностью парализована в нижней части тела.

– А ты на нас не вали, – отозвался один из парней – тот самый «поэт» – с деревянным протезом вместо ноги. – Кто знал, что они такие слипшиеся ? Поди, разгляди их под простынёй. Налить вам водки? – обратился он к нам вкрадчиво и жеманно.

Ступая нерешительно, точно по тонкому льду, мы осторожно добрались до кровати; я скорее мешковато тащилась, держась за ушибленный бок, нежели вышагивала уверенной поступью. Тем временем ребята наполнили стакан мутной жидкостью из бутылки и протянули нам. Одним махом ты осушила половину, сморщилась, повела плечами, закусила великодушно протянутым хлебом; я недоверчиво допила остатки. От усталости на сытый желудок нас мгновенно развезло; мы грузно опустились на кровать и натянули на себя одеяло. Говорить совсем не хотелось, думать – тоже.

В интернате постоянно устраивались попойки, в которых принимал участие абсолютно каждый. Подростки практически насильно заставляли пить друг друга – дело ничуть не странное: так приятно втянуть ближнего в гадость, в которой по уши погряз ты сам. Днём бутылки прятались под подушками или в шкафах, вечером их ставили одна на другую и придвигали к стене. Ночью все склянки собирали и незаметно относили на кухню, где их тщательно прятали в холщовых мешках с картофельными очистками. Способов на самом деле было немало, но кухня являлась самым надёжным, а значит, и самым предпочтительным вариантом.

– Не свезло вам, не свезло! Это не просто хреновый интернат, а самый худший из всех, где я был. Все, кто здесь «квартирует» – всевозможные калеки со страшными диагнозами, – начал один из парней, здоровенный малый по кличке Швея, с длиннющим, уродливо сшитым шрамом под правым глазом. Слушая чужие откровения, сквозь пьяный дурман меня сверлила навязчивая мысль: «Какие у всех свинские клички. Они больше позорят того, кто их даёт, чем тех, кто их носит». – Красивая, но лютая директорша, тупые воспиталки, отвратный хавчик, – продолжал Швея заунывным тоном. – Учителя, может, и не самые плохие, но им всё по барабану: пришли, оттарабанили и отвалили. Наш корпус ещё ничего, тут почти все ходячие. А вот соседний – полный мрак, там одни лежаки и воняет смертью.

– Да и бог с ними, – встряла в разговор Божуля.

– Ну, всё уже, заткнитесь оба, – прервала их Спринтерша, затем обратилась к нам: – Родители есть?

– Родители есть, – ответили мы невозмутимо, будто нарочно передразнивая её снисходительный тон.

– Чего ж они вас сюда спровадили? – простодушно удивилась Полубаба.

– Да кто на такое смотреть захочет? – встрял в разговор «поэт» и погрозил нам пальцем.

– Детдомовки вы, – вдруг повеселела Спринтерша, – свои. Швея, разливай ещё по одной.

Иногда мне кажется, что мы с тобой – сторонние наблюдатели, неспособные повлиять на происходящее. Мы сидим в кинотеатре на соседних креслах и смотрим один и тот же фильм. Люди говорят, спорят, дерутся по любому поводу, изворачиваются и краснеют, но это всё где-то там, далеко, по другую сторону экрана.

В десять вечера громко пробили отбой и вырубили свет в палатах и коридорах. Парни нехотя встали, наскоро попрощались и поплелись к выходу, забрав с собой остатки спиртного.

Всю первую ночь я проплакала, затыкая рот подушкой, стараясь никого не разбудить. Сказать, что мне было плохо – значит, не сказать ничего. Именно в тот самый день я впервые познакомилась с самым уродливым человеком на Земле – самой собой.

– Все несчастья похожи на снег, который непременно растает, – успокаивающе сказала ты и погладила меня по голове. – Да, нам сейчас плохо, это факт. Но всё плохое (так же как и хорошее) однажды закончится.

На каждом повороте нашей жизни, всякий раз, когда наступала чёрная полоса, я вспоминала твой совет и продолжала верить, что когда-нибудь зима закончится и наступит долгожданное лето.

Наше первое утро в интернате как обычно началось с неприятностей и бытовых проблем. Острая стрелка на круглых часах, пущенная умелой рукой, бессильно вонзилась в цифру семь. Включилось радио; из квадратных динамиков, объединяя время с пространством, послышался голос диктора. Молодцеватым жизнерадостным голосом, будто проявляя материнскую заботу, он трогательно сообщил, сколько прожито счастливых мгновений и сколько ещё предстоит, потом нехотя, точно уступая место старушке, отдал право голоса утренней гимнастике. Мне стало вдруг стыдно, неловко и бесконечно обидно: получалось, что вставая в восемь утра в пансионате, мы просыпались последними в огромной разнообразной стране. В то же самое время две палатные нянечки с жилистыми руками выдернули Полубабу из соседней кровати, как выдергивают редиску с дачной грядки, подняли, усадили в инвалидное кресло и покатили по бесконечным коридорам, ловко лавируя между разбросанными костылями. Как одинокая белая муха, в палату впорхнула Марфа Ильинична и, рассеянно улыбаясь, скомандовала, затем повторила громче и, наконец, отрывисто проорала:

– Подъём! Сначала – зарядка, потом – умывание. И не заставляйте меня повторять дважды .

Ещё не совсем проснувшись, мы нескладно потащились к умывальникам и, как будто расправив магические крылья, превратились в предмет всеобщего любопытства – уж в этом мы настоящие чемпионы. Очевидно, должно произойти нечто невообразимое, чтоб всем вдруг стало не до нас .

– А я-то грешным делом подумала, что вы мне померещились, – расплылась в ехидной улыбке курносая с впавшими щеками Божуля. – Зубной порошок есть?

– Есть, – отозвались мы беспечно и отсыпали ей половину.

– Ненавижу утро и особенно типовую зарядку у Пржевальской, – промычала она сквозь зубную «кашу» во рту. – Да и сами процедуры… впрочем, Бог с ними. Надо – значит, надо.

– А я и процедуры ненавижу. Зачем они нужны, если ни черта не помогают? – проворчала одна из прочих, трясущимися руками давившая прыщи на обвислом лице. – Коль родилась кривой, так и подыхать кривой. Оставили бы нас в покое – нет, чёрт возьми, ходи сначала на уколы, потом на чёртовы процедуры, будто каторжный.