Мадам Вилькори - Бабочка на булавочке, или Блинчик с начинкой. Любовно-иронический роман

– О, дичь! Охотничьи трофеи! Обожаю экзотику! Так ты нас приглашаешь? Мы придем впятером: я, Наум, Лизонька и Аришенька с Мишенькой Гидалевичем, а может, с Гришенькой Тарасевичем. Наша Аришенька собирается поменять мужа. И больше ничего не готовь, только дичь!

Пока все подъехали, пока собрались, кролик ужарился, сильно поубавившись в размерах. Как разделить его на всех? Гостеприимный хозяин решил сначала накормить гостей, а потом, если останется, угоститься самому. Поставил на стол блюдо с «дичью», разрезал. Гости ели-нахваливали, пальчики облизывали, подливку хлебушком вымакивали.

Папенька, гордый охотничье-кулинарными успехами, хвастанул:

– Ну, как заяц? Красавец! Иду я с ружьем, глядь: он! Я – прицелился… Ба-бах!!! Он и не мяукнул! А чего вы так на меня смотрите? Ешьте, остынет.

Гости застыли над тарелками, не притрагивалось к «дичи». От того, у кого пустая тарелка, можно ожидать, чего угодно. Если сам не ест зайца, значит, подал на стол кота.

– Говоришь, не мяукнул?! А сам чего не ешь, только смотришь?! – змеиным голосочком поинтересовалась Ариша.

Напрасно папа клялся-божился, что это не кот, а заяц! Чтобы окончательно развеять сомнения гостей, папа громко и решительно сказал:

– Ладно, скажу вам чистую правду. Это был не заяц, это был…

Папа сделал эффектную паузу. Он хотел сказать, что это был не заяц, а кролик, но Мариша с Аришей уже летели прямиком к унитазу в абсолютной уверенности, что под видом дичи на стол был подан зажаренный дюндиковский кот. И хотя через пару дней кот Циклоп объявился живым-здоровым и даже стащил у дяди Нюмы здоровенный шмат колбасы, выменянной у дяди Вани Шпыгуна за ватман, – Мариша сто двадцать пятый раз поведала всем, кому только могла, как она несолоно хлебала в гостях у Сокольских. Скромно умалчивая о собственном гостеприимстве.

«Если собаку хотят побить, палка всегда найдется», – говорил покойный дед, имея в виду подкаблучное состояние зятя Нюмы, которому всегда помогал крепить обороноспособность. Эх, мужская солидарность… Чем поможешь, взирая с небес? Выносливости заезженного Марой Наума можно было только удивляться: он жил под прицелом и выживал в экстремальных условиях.

На нервной почве Наум начал поправляться. Мара прописала ему травоядное вегетарианство. Вышколенный в послушании, Нюма грустно поклевывал салатики, набирая вес не по дням, а по часам, и вскоре пришлось перешивать те единственные брюки, в которые он еще влезал. Пронзая супруга взглядом, как шпагой, Мара пыталась понять, в чем дело и, контролируя ситуацию, неумолимой рукой вручала дражайшему супругу то морковку, то кочерыжку от капусты, то хрен (Мара вычитала, что хрен улучшает желудок, печень и подавляет рост раковых клеток). «Изможденный» хреново-овощной диетой Нюма, за последние две недели набравший два дополнительных килограмма, с обреченным видом созерцал пустые недра холодильника.

Последние Нюмины брюки лопались, больше расшивать – некуда! Поразмыслив, что от овощей брюки лопаться не станут, Мара применила новую тактику, устроив засаду. Секрет раскрылся самым неожиданным образом. Оказывается, горемычного Нюму подкармливали все соседи, включая сердобольную Тамару! Дело поставили на широкую ногу. Каналом поставок продовольствия стал чертежный тубус, куда складывались все приношения в виде пирожков, отбивных и даже вареников. Нюма, рад стараться, тешил желудок, втихаря расправляясь с провиантом… Пока не был обнаружен, застигнут, пригвожден и осужден с конфискацией продовольствия.

Что было дальше, лучше не вспоминать. Наверное, Нюме до сих пор снятся кошмары, в которых тощая, состоящая из острых углов Мара (с завидным для больной аппетитом!) уплетает любимые отбивные Тамариного производства, закусывая внушительного размера пирожками с картошкой от Галочки Антоненко-Антониони. Впрочем, казнь на плахе – не страшнее, чем жизнь на плахе. Жизнь с Марой – испытание в многократной степени. На месте привычного к «маральной» инквизиции Нюмы я бы добровольно приняла яду. Или, разбежавшись, треснулась бы головой о стенку.

Послонявшись по кухне с миской салата «Завтрак кролика», многотерпеливый Нюма уныло садился перед телевизором и, заглушая бурчание в желудке, переключал канал на футбол. Под газетой «Труд» была припрятана заначка, презентованная соседом Педро: пять калорийных картофелин в мундире (каждая величиной с кулак), здоровенная луковица и любимая селедочка «иваси». Ах, селедочка! Сглатывая слюнки, Нюма мечтательно выжидал, когда наступит час отбросить миску с травой, открутить от «ивасика» голову и приняться за трапезу. Нюму останавливал укоризненный взор Мары, в котором была сосредоточена скорбь мирового еврейства.

– Ты меня безумно раздражаешь, – причитала супруга, марально расчленяя Нюму воображаемым ножом, как капустную кочерыжку. – Ты меня безумно угнетаешь. Ты пренебрегаешь моим внутренним миром. Выключи телевизор. Как ты можешь смотреть эту чушь, когда я умираю?! У меня взрывается голова! У меня плавятся мозги!

Терзаясь угрызениями совести, Наум, пригорюнившись, выключал телевизор и, стараясь не шуршать страницами, брал в руки газету «Советский спорт». Вместо «Советского спорта» мым-р… Мара вручала мужу газету «Труд» и (какой пассаж!), обнаружив крамольную картошку с селедкой и луковицей, категорично зудела:

– С тобой невозможно жить: ты ставишь свои интересы превыше всего! Большего эгоиста нет во всем мире! Покупая себе новые штаны, ты лишаешь меня возможности купить новую шубку, а хорошая верхняя одежда – это главное! Преступно так относиться к своей семье в общем и к жене – в частности! Ты пьешь мою кровь!

Добрейший и безобиднейший Нюма со слов Мары представал деспотом, тираном, сумасбродом и даже (о, жуть) душегубом. Он был виноват во всем, даже в том, что красный свет на светофоре горит слишком долго, – именно тогда, когда Маре нужно переходить дорогу.

Интересно, если бы Лиза вышла замуж за Мишу, у Нюмы появился бы союзник? Или они оборонялись бы каждый в одиночку? Крепить обороноспособность – мужское занятие!

В каждой семье есть свои милые незатейливые домашние радости. Я обожала и Нюму, и Мару за то, что у них нечем было подкрепиться, и они подкреплялись у нас дома чаще, чем у себя. Особенно я обожала (наиглавнейший плюс!), когда Лиза, приводила к нам Мишу, согласного идти за любимой на край света.

Я не была знакома с Мишиными родителями, но по его рассказам хорошо представляла хлебосольный дом, где на все праздники накрывался супер-стол. Столом служила дверь, снятая с петель, вместо стульев – доски, положенные на табуреты. Еда готовилась три дня подряд, все было невероятно вкусно. Каждый гость, уходя домой, получал порцию «ссобойки». Иногда гости заходили просто попить чаю и забывали уходить, оставаясь на ночевку.