Антон Чиж - Моя первая любовь (сборник)

Все же у меня оставалась какая-то надежда: может, эта тетка что-то… перепутала? Да, перепутала его с кем-то другим! В тот же день я спросила у Саши: «У тебя… больное сердце?»

И сразу, по какой-то мелькнувшей в его серых глазах злости (откуда знаешь?!), поняла, что все – правда.

Позже ту же историю о Саше кто-то рассказал нашей соседке по номеру. Да, Саша серьезно болен, бабушка растит его одна, что будет дальше – никто не знает, врачи не дают никаких гарантий…

– Да к черту все! – беспечно сказал мне Саша в тот миг. – Давай… в кондалы?

Я замялась – но как же…

– Все нормально, – хмыкнул Саша и за руку потащил меня на поле, где уже собралась вся санаторская банда.

Я понимала: он не хотел, чтобы его жалели. Сама мысль о том, что его могут жалеть, была для него невыносима.

Кондалы закованы, кондалы раскованы! Он снова упрямо бежал за мной, изо всех сил стараясь расцепить чужие руки. Только теперь я не могла не думать о том, что все это причиняет Саше физическую боль, о которой можно было догадаться по его чуть сведенным скулам, закусанной губе, побледневшему лицу. Зная о том, что он преодолевает боль вновь и вновь, ради меня, я воспринимала его жертвенность как подвиг любви. Как рыцарство. В Сашиной готовности презирать свою болезнь и боль было столько отваги и мужества, что только за эти качества его можно было полюбить навсегда. Когда он разбивал «кондалы» и брал меня за руку (о, этот гордый взгляд победителя!), я шла за ним молча и покорно, как женщина за своим мужчиной, и это было прекрасно; так в десять лет я между делом поняла, что феминизм, уж увольте, не для меня. После игры, оглядывая друг друга, смеялись – у нас обоих руки были в синяках. У меня синяки были еще и на груди – ибо я разбивала своей пока несформировавшейся девчачьей грудью «кондалы» крепких мальчишеских рук со всем отчаянием. А любовь требует жертв – да, это мы понимали уже в свои десять.

Что касается Сашиной болезни… Мне кажется, тогда я не думала о том, что он может умереть. Наверное, в ту пору я понимала смерть как что-то отвлеченное, как нечто, что не может случиться со мной или с теми, кого я люблю. Смерть была призрачной, эфемерной. Вот смерть мы в десять лет еще не понимали. Хотя не буду говорить за Сашу…

Помню, однажды в нашей санаторской детской компании кто-то стал рассказывать о своей мечте; завелась беседа о том, кто кем хочет быть, когда вырастет. Красивая девочка Оля с огромным бантом на макушке манерно поведала нам и мирозданию о том, что станет актрисой; рыжий Юра признался, что мечтает стать милиционером, как Глеб Жеглов; я сказала, что моя мечта – стать писателем и дописать два недавно начатых мною романа (фантастический и про пиратов); а когда очередь дошла до Саши, он ничего не сказал.

– У тебя что, нет мечты? – хихикнула раскрасавица и будущая актриса Оля.

Саша промолчал, только мускулы на лице как-то напряглись.

– Совсем нет мечты? – не унималась Оля.

Мне захотелось задушить Олю ее бантом и оградить Сашу от бестактных вопросов. Я понимала, что у Саши есть мечта, только он о ней не хочет никому говорить; мечта – победить свою болезнь, выжить. Но кроме нас с ним этого никто не мог понять, и потому мы просто взяли и ушли из этой компании. Вдвоем. Два одиночества – это уже целый союз.

Сидели на берегу озера. День был ветреный, ветер гнал волны. Саша насупился, молчал. Чтобы его как-то развеселить, я спела ему дурацкую песню про моряков-моряков, пересказала ему содержание своего ужасного романа про пиратов, а затем еще и фантастического. Саша внимательно слушал, время от времени одобрительно кивал. По завершении моего сольного выступления он сказал единственное, но очень важное для меня слово: «Нормально!» Я приободрилась, потому что он произнес это слово с интонацией, не оставляющей сомнений в том, что мои романы и песни – весьма приличного качества. Да. «Нормально» из Сашиных уст означало: отлично! талантливо! бесподобно! Саше больше и не надо было ничего говорить – не в словах дело, – потому что в его серых глазах (цвета неба перед грозой или озера в такой вот ветреный день) было и восхищение, и одобрение всех моих прошлых и будущих действий.

Саша вообще по природе своей был молчаливым, и, оставаясь наедине, мы зачастую просто молчали. Ходили вместе по берегу озера или по лесу и молчали. Нам было хорошо вместе даже молчать. Мы научились понимать друг друга без слов. Помню, что, завидев Сашину бабушку, которая везде нас искала (бедная, бедная бабушка! сейчас я понимаю, как она страдала от невозможности что-то изменить и помочь Саше), мы молча переглядывались и бежали прятаться.

Но однажды, незадолго до прощания, мне все же захотелось сказать ему какие-то важные, главные слова. Тогда, глядя на Сашу, я вдруг почувствовала, как меня переполняет что-то большое, прекрасное, настоящее, и мне захотелось выразить это чувство, облечь его в правильные слова. Но в десять лет я таких слов не знала, а потому растерялась и брякнула бессвязное: «Саша… навсегда!»

Впрочем, мне кажется, что Саша в тот миг понял все, что я хотела сказать. Он кивнул и сильно сжал мою руку.

«Навсегда!»

А потом все закончилось. Мы с мамой уехали из санатория, или Саша уехал – не помню уже, да это и не важно. Суть в том, что мы с ним потерялись, разминулись. Потом я думала, что надо было взять у него домашний адрес, можно ведь было писать друг другу, как-то поддерживать связь; можно, но… нельзя, потому что в десять лет ты таких вещей не понимаешь.

И лето как-то быстро закончилось, на горизонте уже заплакала дождями осень, и замаячила ненавистная школа. В ту осень мне было грустно и плохо, без Саши ничто не имело смысла. С тоски я даже уничтожила оба своих незаконченных романа – и про пиратов, и фантастический… Опыт первых потерь и первых разочарований – всегда тяжелый, болезненный, на разрыв; зато через боль и страдание мы быстро взрослеем. Я стремительно взрослела, перерастала свои детские тетрадки с глупыми стишками и песенками про моряков-моряков (теперь мне нравились другие стихи и другие песни – я переписывала в тетрадь стихи Есенина и слушала песни Высоцкого) и стыдилась прежних увлечений…

И только за тебя, Саша, мне никогда не было стыдно. Вырастая из себя прежней, меняя взгляды, вкусы, размеры одежды, я оставалась верной своей первой любви. Нашу с тобой историю, Саша, я не переросла и по сей день, и считаю встречу с тобой одним из самых лучших и ярких событий своей жизни.

…Лет через пять после того лета, уже будучи пятнадцатилетним подростком, я стала думать о том, как можно было бы тебя найти, и пришла к выводу, что единственный вариант – поехать в тот санаторий на озеро Еловое и упросить его сотрудников поднять архивы с данными об отдыхающих в таком-то году… На миг у меня зародилась надежда: а вдруг получится?! Но тут же погасла – да ну, ерунда, там меня никто и слушать не станет или сразу спросят, зачем мне нужна эта информация?! И что – я им буду рассказывать про свою первую любовь?! Да и были ли архивы в этом санатории в восемьдесят каком-то махровом году?