Аше Гарридо - Все истории. Кроме романов

Руджьери задумался, не выпуская из рук дверного кольца.

– Вы говорите, что городов – бесконечное число? И как может быть город, в котором Руджьери Руффало женится на Катерине Лонго, точно так же… да! Точно так же может быть и город, в котором Руджьери Руффало знать не знает о ней и… и ничего не потеряет, оказавшись на моем месте, ведь правда? И значит, всё что мне нужно – это выходить из это двери и входить в нее, выходить и входить… пока я не окажусь в нужном месте…

– Теоретически… заметьте, юноша, теоретически это возможно. Но сколько времени уйдет на то, чтобы найти нужное место?

– А это уже мое дело. Я буду искать.

Год и семь месяцев спустя, в дождливую зимнюю ночь, Руджьери Руффало без стука вошел в тайную дверь дома маэстро Маццео делла Монтанья.

Медик подождал – но скрип не повторился, Руджьери не собирался выходить наружу. Только шорох одежды по каменной стене… Вздохнув, медик поднялся из-за стола, заваленного книгами и свитками, привычно поднял руку, отводя в сторону пыльное чучело крокодила, болтавшееся посреди комнаты, и выглянул в коридор.

Руджьери сидел на полу, прислонившись спиной к двери. На лице его застыло выражение последнего отчаяния, куда более безнадежного, чем год назад.

Вытянув промокшие ноги к огню, гость горбился в кресле, обхватив туловище руками. Хозяин приблизился к нему с чашей подогретого вина в руках.

– Давно вы не появлялись. Я уже опасался, что сгинули без следа. С вашим-то нравом… Выпейте вина.

Руджьери мотнул головой.

– Выпейте-выпейте. Я и так знаю, что вы безутешны. Сделайте это не ради себя, а ради меня. Вам всё равно, а я не буду чувствовать себя негостеприимным хозяином. Я всё понимаю, поверьте. Я ведь и предупреждал вас: ничего из этого не выйдет. В бесконечном числе городов, несомненно, есть тот, где Руджьери не любит Катерину, а ее сердца и рука свободны… Но найти его – безнадежное дело. Вы хоть представляете себе, что это такое – бесконечность?

Гость упрямо мотнул головой.

– Я нашел этот город. Я убедился в том, что Руджьери оттуда не знает Катерины. Я свел дружбу с его приятелями и… в общем, всё так и есть. И Катерина – свободна… была. Завтра – свадьба.

Маэстро Маццео медленно поставил чашу с вином на стол.

– Вы… нашли? Вам удалось? – всплеснув руками, медик подбежал к своему креслу и, кряхтя, придвинул его ближе к креслу гостя. – Так что же вы… что же вы молчите?! Что с вами? Вам выпала такая редкая удача, просто… А на вас лица нет! Что такое, юноша, что с вами? Или ваша страсть была сильна, пока предмет ее оставался вне досягаемости, а теперь…

Гость вздрогнул и распрямился в кресле, глаза его отчаянно сверкали.

– Неправда! Я сам… сам так думал, и не одной бессонной ночи стоили мне эти мысли… мое раскаяние… отчаяние… Но я знаю теперь, что причина не в этом. Не в том, о чем вы говорите. Причина в другом.

– В чем же? Вы нашли свою Катерину…

– Нет. Это не она. В том-то и дело… Когда я впервые увидел Катерину Лонго здесь, во всем очаровании ее цветущей юности… И я был счастлив снова видеть ее такой – едва распустившийся нежный цветок, не знавший страданий и горя, сгубивших здешнюю Катерину… В том-то и дело, в том-то и дело, понимаете ли вы? Я полюбил Катерину юной невинной девушкой с незамутненной душой. Такую же я нашел в другом городе, в том, откуда я сейчас, где моя невеста не сомкнет глаз этой ночью… она любит меня. Она идет замуж за того, кого любит, она счастлива, но я… Я люблю мою Катерину, Катерину страдавшую, Катерину, погибшую от тоски и отчаяния… Понимаете ли вы?.. Та, другая, моя невеста – она чужая мне, и я… почти ее ненавижу.

Гость уронил лицо в ладони и замолчал. Медик, прикрыв глаза, неподвижно сидел, слушая, как судорожные вздохи Руджьери Руффоло переходят в сдавленные рыдания. Ночь текла, огибая сумрачный дом маэстро Маццео делла Монтанья, единственный на всё бесконечное число окружавших его городов.

Малой влетел в палатку, запыхавшись. Глаза белые, губы дрожат.

Он такой у нас, Малой. Перед боем каждый раз трясется, слышно, как ребра стучат. Не боится – волнуется, как бы не опозориться. Но нынче рановато начал.

А мы были заняты – кто в разведке, кто по хозяйству, – не успели к общей трапезе, и теперь с радостью принимали то, что Марк Сестий, наш диакон, нам припас. А Малой – тот и вовсе непонятно почему неизвестно где болтался.

Арматура только бровью повел. Наш Арматура – всем арматурам арматура, потому и зовут так. И имени не надо, все знают, о ком речь. Сотник наш – строгий. Малой тут же оправил сагум, одернул лорику, проверил меч, шевельнул пыльными пальцами в вырезах калиг. В порядке с головы до ног. Марк Сестий протянул ему Бога.

Малой бухнулся на колени, принял его плоть, с закрытыми глазами проглотил и запил его кровью, с трудом переждав медленный выдох и вдох, выпалил одним духом:

– Они наши братья.

Арматура покосился на него. Марк Сестий поднял бровь. Тит Чудила шмыгнул носом – на дух не выносит ни галлов, ни клятых галльских болот – и спросил за всех:

– Откуда?

– Точно! Мне сказали. Они исповедуют смерть и воскресение Его.

– Братьев развелось! – хрюкнул Чудила. – С-с-семейка.

Марк Сестий и Арматура одновременно повели в его сторону грозными очами, но Чудила и ухом не повел. Ему-то что? Он тоже арматура, только дураком прикидывается. Дурак, говорит он, в каждом легионе непременно найдется. Это должность такая, как архитектус или медикус. Без дурака нигде не обойдется, и лучше, чтобы должность эту исполнял человек опытный и надежный, проверенный в боях и походах. А не то – жди беды.

– Закончим, – мучительно кротким голосом пророкотал Марк Сестий, он же Доска, наш лагерный префект, в прошлом сотник первой сотни, а теперь диакон наш. – Как этот преломленный хлеб был рассеян по горам и, будучи собран, стал единым хлебом…

И он говорил, а мы слушали, и соглашались с каждым словом.

– Ибо Твоя есть сила и слава в Иисусе Христе во веки веков.

– Да будет так, – подтвердил Чудила.

Чудила и занес к нам это братство. Всем интересно, что там – потом, а уж когда каждый день в это «потом» отправиться готов – интересно стократ! Поля, скажем, Элизиумские – что хорошего? Лучше уж беспамятно куском тухлятины, червям кормом в земле, чем тенью безутешной по полям туманным, мало мы полей истоптали в тумане да под дождем? А Чудила знай заливает: казнен, мол, да смертью самой позорной, рабской, а потом пришел живехонек, и всем так будет, кто в эту байку, мол, поверит. Мы в смех, а Чудила улыбнется так ласково и молчит. День молчит, другой. Мы уж сами за подробностями к нему лезли. А потом видим: не на шутку арматура завелся. Ну и мы всерьез расспрашивать начали. Чудила, он дурак дураком, а только он дурак опытный и надежный, в боях и походе проверен.