Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество

Борис и Алла Ляшенки на своем хуторе. Однокурсник, друг. 40 лет спустя

– Стране надо выдохнуть наше поколение. И не вспухай до того, не нервничай. Все так и будет, и лиманы не чищенные заиливаться, и абрикоса не убранная на землю сыпаться, и пьянь остатки по дворам подворовывать. А полынь – то какая, понюхай, подыши!

Олег Рындин – качок и сачок, живший в училище по принципу «не высовывайся!», отсидится в своем забытом богом Бердянске. Придет время – откроет семейный бизнес, диспетчерскую компанию на троих – себя, жену и сына, и будет на трех языках по электронной почте управлять из уютного офиса своим небольшим флотом, снующим по всему миру с такой нагрузкой, какой и не снилась диспетчерам Черноморского пароходства. И будет наслаждаться жизнью на Средней Косе, на собственной яхте.

Витя Корненко, уйдя на пенсию, станет православным писателем Виктором Корном. Усмотрев в расстреле царской семьи в Екатеринбурге ритуальное убийство, всемирный заговор евреев, займется Виктор собственным расследованием. Заклинило его на этом открытии, три книги уже издал. Написал и большую поэму о Наполеоне на острове Елена. Мы с ним рассоримся, когда в России начнется антиукраинская и антиамериканская истерия, случится захват Крыма и чудовищная та война…

Володя Шевяков, доктор наук и профессор, проработав на кафедре родного ОВИМУ все эти долгие годы, а, значит, без малого сорок лет, наоборот, не выдержит выкрутасы новой жизни, оставит все, забросит свой баян, на котором, бывало, играл под Новый Год на паперти у Оперного театра, и уедет под Волгоград в деревню Фролово школьным учителем. Выброшенные до срока с работы, устроятся в самостийной уже Украине мореходы высшей квалификации кочегарами в котельные одесских санаториев. А утонченный Виктор Бородин, гордый солист училищной самодеятельности с лучшим в те годы тенором на Украине, не примет эту жизнь и умрет от разрыва сердца прямо в одном из кабинетов новых начальников, распродающих пароходство по суденышку. Якобы за долги, якобы за несоответствие регистру, якобы по остаточной стоимости…

Простите меня, мореходы. И пусть услышит меня Саня Палыга, бросивший мне когда – то в кубрике:

– Что ты все других цитируешь? Ты свое придумай, тогда и выступай!

Я придумаю, Санёк. Дай срок. Я обязательно придумаю!

Под дудочку неотразимого политического соблазнителя Вадима Чурбанова, приславшего мне тот самый номер «Комсомольской правды», я отказался от судьбы морского бродяги и начал все заново. В трудовой книжке появится запись: «Отозван в распоряжение ЦК ВЛКСМ».

Москва! Живу в гостинице «Юность», готовлю с Чурбановым культурный компонент ударной комсомольской стройки в Каратау, Южный Казахстан. А оно им надо? Подобный вопрос у меня не возникал. И не мог возникнуть. Какие голубые города будущего без библиотек, кинотеатров, музыкальных школ, спортзалов, плавательных бассейнов, молодежных клубов, театров и театральных студий, без художественной самодеятельности? Там твое место, парень. Если не трус. Кто трус? Я? Да я… Да голубые ж города… Да я ж мечтал!…

А Вадим качал головой и подначивал:

– Давай, давай, проверь себя, моряк дальнего плавания.

Несколько месяцев спустя с удостоверением уполномоченного ЦК комсомольской стройки я лечу в рабочий поселок Чулактау, недавно переименованный в город Каратау. Здесь с 1946 года согласно Генплану строился и недостроился комбинат химических удобрений. Только в 60-х Хрущев назвал фосфоритоносный бассейн в Джамбульской области «жемчужиной сельского хозяйства» и затеял новое строительство и шахт и горнообогатительного комбината. Стройка торжественно была объявлена всесоюзной и комсомольской. И население поселка сразу выросло до шести тысяч.

Каратау с воздуха открывается мне сначала красной от мака степью, потом небольшим озером и, наконец, несколькими выжженными солнцем улицами, застроенными казенными пятиэтажками. Ни единого деревца. В центре городской площади – каменная коробка. Это клуб «Горняк», культурный, так сказать, центр. Ну, что ж, вот я и здесь. Одержимый идеей строить сияющее будущее в одном отдельно взятом месте среди глухой казахской степи. Каратау, mon amoir! Так я думал, глядя на красные маки до горизонта. А что конкретно делать, еще не знал.

У Горкома партии. Только что прибыл в долгосрочную командировку

Пока звал за собой из Одессы поэтов, художников, друзей, гордо называя нас всех культуртрегерами, несущими прекрасное, доброе, вечное. Без чего зачем нам эти фосфориты? Леня Мак откликнулся, но просвистел мимо, на конезавод. Решил объезжать скакунов вместо того, чтобы облагораживать людей поэзией. Двое художников из круга тех самых, за которых я когда-то в одесском Горкоме схлопотал выговор, тоже откликнулись. Даже долетели до Москвы, получили командировки ЦК ВЛКСМ и в последний момент слиняли с командировочными в неизвестном направлении. Вадим хотел объявить всесоюзный розыск, да я отговорил: что с них взять? Свободные художники…

Только неприкаянная дочь кавказского князя Бэлла Дадеш сразит короткой телеграммой:

– Я твой солдат. Вылетаю. Встречай.

Да наша любимая учительница русского языка Ольга Андреевна, вечно на ножах с директором, решится оставить на старости лет Одессу ради новой жизни в диких степях. Видно, верила тем, кого воспитала. Но для Ольги Андреевны не найдется здесь работы, а Бэлла, попрежнему красивая и одинокая, найдет свою судьбу в Алма-Ате, не сумев связать ее со мной, увлеченным чем угодно, только не семейным счастьем.

На знаменитую в 60-х годах комсомольскую стройку под песни Пахмутовой съезжалась тем временем молодежь со всех концов страны. Не было бы этих песен, думал я, не поехали бы в глухую казахскую степь из домашних гнезд десятки тысяч девчонок и мальчишек. Великая духоподъемная сила, эти песни. Целина, БАМ, Каратау – вот адреса, по которым устремлялись романтики 60-х, не растерявшие веру в светлое будущее. Жили в палатках и вагончиках, не в уюте же счастье!

И я обустраивался жить в комнате, выделенной в одном из рабочих общежитий под библиотеку (посылки с книгами уже были в дороге). Кровать с продавленной железной сеткой я выбросил, спал на полу на матрасе. Стол у окна, стул, тетрадка, авторучка – вот и рабочее место. Шкаф для книг, не для вещей. Их у меня не было. Горком комсомола тут же кооптировал уполномоченного ЦК нештатным вторым секретарем по идеологии. И стал я понемногу вникать в местную жизнь, знакомиться с людьми, бродил по поселку, размышлял.