Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество

Комсомольское прошлое шлейфом тянулось за мной, но в этом институте комсомол роли никакой не играл. Свои были тусовки – в курилке, в общежитии, в стоячке за кружкой пива. Спорили с пеной у рта о великом, о святом, о творчестве. А на комсомольском собрании тишина. Спорить не о чем. Что-то говорил ректор, потом о долге художника – секретарь парткома. Потом все молча смотрели кино.

Я стучался в этот домик: тук-тук, кто домике живет? Не отвечали. Вежливо замолкали. Я вскоре узнаю эту фигуру умолчания, когда вдруг чувствуешь себя чужим в какой-то компании. Крепко же сидел в людях страх… Такой вынужденный способ самозащиты, только кого от кого? В будущем, когда я закончу аспирантуру и уйду на работу в партийную академию, потом в Институт США, я буду сталкиваться с этим загадочным явлением еще не раз и в музыкальной среде, и в партийной, и в научной… И выйдет в конце концов, что своим я так нигде и не стану, одесский «социалист-утопист». Даже несмотря на то, что по моим книгам будут учиться поколения кинематографистов…

По коридорам ходили сценаристы, режиссеры, актеры, операторы, чьи имена скоро узнает вся страна: Тарковский, Шукшин, Кончаловский, одессит Губенко, пока еще свои в доску актрисы, до которых можно было реально дотронуться рукой – Вика Федорова, Валя Теличкина, Жанна Прохоренко, Жанна Болотова, Елена Соловей.

– А что это за старуха с ядовито желтыми проволочными волосами?

– Ты с ума сошел? Это же Хохлова!

Ей чуть ли не сто, мне казалось. Я застал еще Кулешова, Герасимова, Ромма. Дух Эйзенштейна витал над нами. Традиции здесь хранили бережно, даже свято.

Подходя к парадному подъезду, смотрел на всемирно известную вывеску, доставал из кармана красный студенческий билет и гордо оглядывался, все ли видят, куда заходит этот парень. Но там, внутри, уверенность исчезала. Чего-то не хватало для полного счастья. Смотрел на ребят и возникало это проклятое чувство, похожее на зависть. Ты, собственно, кто? В среду эту молодых гениев и будущих звезд еще надо было войти, стать одним из них. Но я же, черт возьми, не был одним из них! Я по записочке! Не пел, не танцевал, не лицедействовал, не писал сценариев. И прямо в аспирантуру. Надо было совершить какой-то кульбит, фокус, подвиг в конце концов, чтобы заслужить их внимание. Не комсомольской же работой хвастаться. И, конечно, не моим браком, который вызывал уж совсем нездоровый интерес у сотрудников кафедры.

– Как здоровье тестя, Игорь? Что нового сочиняет? Как жена, здорова? А детки скоро?

И тому подобное. Бормотал что-то в ответ и быстро шел по просмотровым залам, где показывали мировую классику, сидел днями в библиотеке над книгами и статьями, писал свои карточки мелким почерком – запоминал просмотренные фильмы, сюжеты, имена режиссеров и авторов. Впечатления только со временем стали сами проситься в эти карточки. Так исподволь рождалось свое мнение, количество переходило в качество.

Так и жил сам по себе в этом питомнике талантов. Ходил с другими аспирантами на семинар к зампредседателя Госкино Баскакову, энциклопедически образованному и строгому искусствоведу, осмелев, заглядывал на занятия по режиссерскому мастерству, видимо, втайне мечтая о своем собственном гениальном фильме. Время летело. Пора было и защищаться.

Однажды подойдет ко мне Олег Видов – уже князь Гвидон, принц Хабгард, Всадник без головы – и пригласит на свою на свадьбу:

– Приходи с женой в ресторан «Пекин». Зал спецобслуживания на третьем этаже, на лифте. Подарками не заморачивайся. Не до них будет.

Мы пришли. Как обычно, опоздали. Лифт неожиданно открылся прямо на длинный стол, полный узнаваемых лиц. Народный артист Матвеев остановился на полуслове и нетерпеливо ждал, пока мы усядемся среди лиц, знакомых по портретам. Затем он продолжил длинный текст из «Дяди Вани». Справа от меня оказалась полноватая женщина средних лет, привыкшая быть в центре внимания. Кто-то почтительно прошептал на ухо: Галина Леонидовна. Брежнева.

Галина Леонидовна уже приняла, и глаза ее блестели:

– Мне понравился ваш тост. Вы такой серьезный. Даже кажетесь умным.

– А кто это нынче ценит? – ответил я с вызовом, готовый по обыкновению ввязаться в политическую дискуссию. Но ее от меня тут же отвели чьи-то заботливые руки.

Изящная, остроглазая, с короткими темными волосами, невеста быстро подружится с моей Наташей, а Олег еще будет досадовать: жена делает из него барда, заставляет выступать с концертами, зарабатывать на растущей популярности, а ему хочется сниматься, его любят зрители на его роли.

У них родится сын Слава, но проживут они вместе недолго. Расставались не добром, она потом плела про него всякие небылицы. Олег был в зените славы, после «Красной мантии» получал предложения сниматься заграницей, одно очень соблазнительное от продюсера «Войны и мира» Дино де Лаурентиса. Но после развода его стали зажимать с выездами. Когда он задержался на съемках в Югославии, посольство потребовало от него срочного возвращения, и он не выдержал. Олег тайно перейдет через югославскую границу в Австрию, затем уже спокойно уедет в Италию. А откуда влюбленная в него американская журналистка увезет его в Америку. Они поженятся и будут жить вместе долго, творчески плодотворно и счастливо. Джоан будет его добрым ангелом. Наши судьбы еще не раз пересекутся…

Как-то во-время обычной осенней ангины, когда я валялся в постели с перевязанным горлом, раздался неожиданный звонок в дверь. На пороге стоял вгиковский сердцеед, высокий блондин с режиссерского с кукольно красивой балериной и актрисой Наташей Богуновой. Саша Стефанович! Мы с ним даже толком не знакомы!

– Вот, пришли навестить больного товарища. – И торт уже вручен хозяйке.

Я эту пару вообще-то до сих пор видел издалека, на просмотрах или в буфете. Оказывается, мы товарищи! С гордостью смотрю на свою супругу.

Через минуту этот писаный красавец уже сидел на краю кровати, рассказывал смешные анекдоты, вел светскую беседу. Что ж, может быть действительно это начало большой дружбы? Но визит продолжения почему-то не имел. Чем-то мы его разочаровали. А может быть потому что Стефанович вскоре сосредоточится на набиравшей популярность новой диве нашей эстрады – Алле Пугачевой, и певица станет его законной женой. И снимет он с ней тот самый фильм – «Женщина, которая поет». Мы больше с ним никогда не пересечемся по жизни. Но привкус чужой незаслуженной мной известности будет сопровождать меня долгие годы. Впервые почувствовал его я именно в тот сумеречный осенний день…

Мой шеф Николай Алексеевич не только часто приглашал к себе в гости, благо, что дом кинематографистов стоял рядом со ВГИКом, где за чашкой чая мы много разговаривали о разном, но и рано подключил аспиранта к своему семинару «Кино и зритель», очевидно, готовя себе смену. Николай Алексеевич вел занятия академично, студенты должны были в тетрадочку записывать его воспоминания об Обществе друзей советского кино, рассуждения о ножницах художественного вкуса, статистику проката фильмов из ежемесячного бюллетеня Госкино для служебного пользования и многое другое, что в недалеком будущем составит самостоятельную дисциплину «Социология кино». Мне повезло в том смысле, что социология только начиналась в пору хрущевской оттепели после почти сорокалетнего перерыва, и мне, тоже начинающему, было легко, мы росли вместе.