Олег Беляев - Товарищу Сталину

– И все-таки я прав, – тихо, для себя прошептал Егор, вспоминая выброшенный огрызок. – Эти уроды не заслуживают жалости, они не достойны и сотой доли того, чем обладают.

С этого дня желание мести не давало ему покоя, каждый раз при виде хозяйской машины он нащупывал в кармане кривой гвоздь, и в нем незамедлительно просыпался народный мститель и поборник справедливости. О том, что он воплотит свое желание в жизнь, он нисколько не сомневался, главное – выбрать удачный момент, и тогда… В его душе начинала звучать прелестная музыка ломающейся краски и счастливое повизгивание жала гвоздя о двери, крыло, капот этой омерзительно-противной, гадкой машины. Ему даже казалось, что после нанесения таких ран автомобиль просто умрет, как насмерть раненый человек. Месть – это блюдо, которое подается кривым, как твоя судьба, железным гвоздем.

Окончание очередной недели Егор отметил шкаликом водки и пивом, которое он допивал в машине, направляясь в заветный гараж. Здесь Правдин взял большой увесистый пакет с продуктами и попросил Сашку добросить его до хрущевки, где жили его мать и брат. Соратник по подпольной борьбе согласился помочь с радостью, и уже через четверть часа Егор нажимал кнопку звонка.

За дверью послышались шаркающие шаги, но он нажал еще раз и продолжал держать кнопку звонка, несмотря на то, что замок уже щелкнул, готовый впустить долгожданного гостя. Не спросив:" Кто?» и не посмотрев в глазок, Мария Егоровна отворила дверь.

– Мать, ты опять не спросила: «Кто?» и открываешь! – Грубо произнес Егор. – А если это грабители?

– Здравствуй, Егорушка! – Ответила женщина, целуя сына в щеку, которая, холодная и колючая, вся покрытая мелкими каплями осеннего дождя, все же казалась ей теплой и ласковой.

– Да что у нас грабить? Сам знаешь, нечего. Да и грабители, почитай, все в телевизорах сидят, им чтобы народ ограбить и домой заходить не надо. Да ну их. Как ты, сыночек, поживаешь, что-то опять от тебя хмелем несет?

– Мать, не начинай свои нравоучения: ну выпили после работы по бутылочке пива. Так сказать, отметили окончание трудовой недели. Что, не имею права? На вот, я вам гостинец принес, – протягивая увесистый пакет, ответил Егор.

– Ну что ты, нес бы домой, у тебя своих хлопот хоть отбавляй, а мы как-нибудь на пенсию протянем!

– Мать, ну ты как всегда! Слушай, ты где берешь свои заезженные пластинки? Надо тебе новые купить. Помнишь поговорку «Дают – бери, бьют – беги». Вот и бери. А где наш философ? Спит что ли?

– Да нет, Егорушка, читает.

– Читака, ты где? Брат пришел, а ты и глаз не кажешь!

В коридор из зала выехала инвалидная коляска. Худое тело Николая казалось состоящим из одних суставов и костей. Мышцы ног из-за отсутствия движений совсем атрофировались и высохли, впрочем, руки тоже не отличались атлетичностью, хотя нормально двигались. Большая, рано лысеющая голова в несуразных роговых очках идеально сочеталась с формой рук и ног. Все будто бы к месту: к инвалидной коляске и его родовой травме. Все, кроме глаз: за очень толстыми линзами неудобных очков были удивительно живые и умные глаза. Глаза – это зеркало души, и зеркало говорило, что душа чиста и наивна….

– Здравствуй, Егор, – протянув руку, продвигаясь навстречу, произнес Николай.

– Привет, братик, привет! Что читаешь?

– Да так, ничего интересного. Как погода сегодня? —

Стараясь перевести разговор в другое русло, спросил Николай.

– Погода как осенью, – произнес Егор, вытягивая газету из-под пледа, укрывающего ноги. «Почему молчит президент?» – прочитал Егор заголовок, который первым попался ему на глаза.

– Опять ты свою оппортунистическую газетенку читаешь? Да почему президент должен с вами о чем-то говорить? Ну, скажи, почему?

– Потому что мы – народ!

– Какой вы народ? Вы, сударь, инвалид!

– Егорушка, ну что ты сразу грубишь? – вступилась за Николая мама.

– Мать, ну где же я грублю, это Николай на президента бочку катит, а я нашего руководителя защищаю!

– Егор, я тебя много раз просил, маму называть «мамой».

– Да нет уж, это вы, демократики, говорите» мама», как будто мямля. А мы, как настоящие революционеры, как наш пролетарский писатель товарищ Максим Горький, наших матерей гордо называем «мать»! Мать, ты не против?

– Да нет, Егорушка, что же я против буду. А только вы ведь братья родные, ну не ругайтесь попусту, я вас прошу.

– Все, не будем, – произнес Егор, протягивая Николаю руку со словами: – Ну что, демократик, мир?

– А я с тобой и не ссорился, – ответил Николай, – это ты постоянно хочешь кого-нибудь прижать да задрать.

– Ну, ты смотри, я ему мир предлагаю, а он ерепенится. Да ты бы открыл свои ясные очи да посмотрел, что в стране делается. Бардак везде: развелось барыг да прихлебателей, всех к чертовой матери к стенке….

– У нас мораторий на смертную казнь. Да и потом суд….

– Вот то-то и плохо, что мораторий. И слово какое пакостное подобрали – «мораторий»! Что же, вы, своего родного слова не могли подыскать? Вражеским пользуетесь? Это оттого, что русскому народу ваш гребанный мораторий и близко не нужен. Это все вы сопливые демократики придумали и так подстроили, чтобы самим к стенке не попасть за свои гнусные делишки. Требую вернуть российскому народу смертную казнь! – Закричал Егор как на партсобрании.

– Ну, что ты, Егорушка, успокойся, – попросила мама, – не ровен час соседи сбегутся!

– Ничего, мать, с соседями справимся! А вот у тебя, братишка, я хочу спросить, какой к черту суд? Я тебя как-нибудь свожу в поселок «Солнечный», в нашу так называемую «Долину нищих», чтобы ты сам посмотрел, какие там замки понастроили! Вот тогда ты, наконец, понял бы, что на каждом этаже, как минимум, по виселице ставить надо. Они хоромы до небес ставят, а у тебя вон пенсия… воробьям на смех!

– Но люди может быть заработали? Может….

– «Может быть, может быть», – с неприятной интонацией, перебивая, повторил Егор, – а у меня не может быть! Вот поэтому и приходится прозябать в старом доме, где грибок не съел только гвозди.

Егор уже перешел на крик, он терпеть не мог никаких возражений и, в принципе, не принимал их. Он всегда очень злился, когда спорил с братом, думая, что его физический недостаток должен был обязательно ставить его в положение ведомого. Однако, зачастую, на доводы Николая у Егора ничего не находилось в ответ. Вот тогда он и переходил на личности, на крик и оскорбления, налево и направо приклеивая ярлыки ненавистным ему людям. Сейчас все повторялось, как и прежде, с каждым словом повышался градус спора, грозя перерасти в полномасштабный конфликт.

– Мальчики, пойдемте пить чай, – ласково позвала Мария Егоровна, стараясь прекратить зародившуюся ссору.