Алексей Митрофанов - Невский проспект. Прогулки по Санкт-Петербургу

Эпоха требовала новых взглядов на происходящее. В нем виделась в первую очередь непостижимость. В том числе и Невского проспекта.

Символист Андрей Белый начинал свой роман «Петербург» более чем загадочно: «…Невский проспект есть Петербургский Проспект.

Невский Проспект обладает разительным свойством: он состоит из пространства для циркуляции публики; нумерованные дома ограничивают его; нумерация идет в порядке домов, – и поиски нужного дома весьма облегчаются. Невский Проспект, как и всякий проспект, есть публичный Проспект; то есть: проспект для циркуляции публики (не воздуха, например); образующие его боковые границы дома суть – гм… да:… для публики. Невский Проспект по вечерам освещается электричеством. Днем же Невский Проспект не требует освещения.

Невский Проспект прямолинеен (говоря между нами), потому что он – европейский проспект; всякий же европейский проспект есть не только проспект, а (как я уже сказал) проспект европейский потому что… да…

Потому-то Невский Проспект – прямолинейный проспект».

И так далее.

Впрочем, случался символизм более «мягкий». Например, у Брюсова, в стихотворении «Вечернее катанье»:

Или, например, стихотворение Бунина «На Невском»:

Над Невским витал дух «Незнакомки» Александра Блока. Витал в самых разнообразных проявлениях и формах. Две проституточки, Сонька и Лайка прохаживались парочкой по тротуару в шляпах с перьями из страуса и предлагались праздным господам в таких словах:

– Мы пара Незнакомок. Можете получить электрический сон наяву. Жалеть не станете, огурчик.

А перед рестораном «Квисисана» (был такой на Невском) проститутка Ванда объявляла таинственным шепотом:

– Я уест Незнакоумка. Не желаете ознакоумиться?

Увы, на этом фоне – сказочном, таинственном, когда даже жрицы древнейшей профессии грезят стихами – уже подкрадывалась новая эпоха.

* * *

В 1917 году свершилась революция. По проспекту ходил знаменитый поэт Саша Черный.

– Здравствуйте, Саша, – здоровались с ним многочисленные поклонники и поклонницы.

– Черт меня дернул придумать себе такой псевдоним, – отвечал поэт. – Теперь всякий олух зовет меня Сашей.

Завсегдатаев Невского проспекта раздражало все.

В 1918 году Невский переименовали в проспект 25-го Октября (он был таковым до 1944 года). По традиции его, конечно, называли Невским. Несмотря на то, что изменился он неузнаваемо. Иван Бунин писал в повести-дневнике «Окаянные дни»: «По Невскому то и дело проносились правительственные машины с красными флажками, грохотали переполненные грузовики, не в меру бойко и четко отбивали шаг какие-то отряды с красными знаменами и музыкой… Невский был затоплен серой толпой, солдатней в шинелях внакидку, неработающими рабочими, гулящей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями, и всем, чего просишь. А на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой лежал навозный лед, были горбы и ухабы. И на полпути извозчик неожиданно сказал мне то, что тогда говорили уже многие мужики с бородами:

– Теперь народ, как скотина без пастуха, все перегадит и самого себя погубит.

Я спросил:

– Так что же делать?

– Делать? – сказал он. – Делать теперь нечего. Теперь шабаш. Теперь правительства нету».

Но вскоре жизнь более или менее стала налаживаться.

И уже в 1928 году Михаил Кольцов глядел и радовался. Писал в очерке «Невский проспект» (опять же, не «Проспект 25-го Октября»): «От моста через Мойку Невский светлеет и оживляется. На солнечной стороне много народу, не протолкаться. Здесь толчея, пожалуй, побольше, чем в старое время. Большая улица подтянула к себе жизнь всего центрального района. Невский стал доступнее, проще, веселей. Трамваи звенят резче, извозчики грохочут громче, женщины улыбаются шире, газетчики кричат звонче. Провинциал, робкий и почтительный, благоговейно замиравший в сутолоке столичного проспекта, сейчас – главное действующее лицо на Невском. Больше всех разгуливает, шумит, толкается и оживляет улицу.

Но, кроме провинциала, проспект имеет постояннейший и твердейший кадр тротуарных завсегдатаев. Этого нет в Москве, может быть потому, что она стала столицей, и это есть в Ленинграде, может быть оттого, что он все-таки стал провинцией. Ровно в час на солнечную сторону проспекта выходит дежурная гуляющая публика – для того чтобы в половине четвертого уйти, очистив панель для второй смены.

Любители тротуарных прогулок движутся стайками по три—пять человек, взявши друг друга под руку, тихим и размеренным шагом. Спешить по Невскому – преступление. Ведь все удовольствие пропадает! Надо шагать медленно, методично оглядываться по сторонам и обсуждать каждого встречного, благо каждый встречный хорошо известен. Если мужчина – быстро зарегистрировать его заработок, последние неудачи по службе, отношения с начальством, попытки перейти в другое учреждение. Если женщина – обсудить ноги, плечи, костюм, с кем живет и с кем собирается жить».

Следующая же явственная перемена здесь произошла лишь в 1936 году: «К существующим в Ленинграде видам городского транспорта в 1936 г. прибавился новый. Это – троллейбусы. Ленинград уже сделал заказ на 60 троллейбусов. Каждый троллейбус рассчитан на 53 места…»

Но литературная жизнь Невского проспекта не прервалась. Проспект боролся с наследием прошлого. В первую очередь – виршами уже упомянутого и к тому времени вполне заматеревшего Демьяна Бедного:

Старая жизнь жалобно защищалась. Во всеуслышание заявлять о своих обывательских бедствиях было довольно рискованно. Защищался все чаще фольклор:

По проспетку, постукивая кокетливой тросточкой, прогуливался писатель Юрий Тынянов. Тросточка воспринималась как вызов современному обществу, как протест, как попытка сохранить предметы старого, царского быта. На писателя косо смотрели.