Николай Гайдук - Спасибо одиночеству (сборник)

– Извините, – сказал Василир, прижимая руку к сердцу, – не подскажете, где тут проживает человек, который из дерева чудеса вытворяет?

– А спичек нету? Жалко. – Сельский житель отбросил «макаронину» под ноги. – Чудеса, говоришь? Это надо тебе вон туда. Там у нас пилодрама…

– Что там у вас? – удивился приезжий. – Пилодрама? Я не ослышался?

– А ты лучше спроси у пилодрамщика, – посоветовал сельчанин, приподнимая кепку над лысой головой, так ярко рассиявшейся на солнце, будто нимб скрывался под фуражкой.

Косматые заросли дикой черёмухи, жирной крапивы, полыни и татарника, и всякую другую дичь несусветную полюбил почему-то один заморский развесёлый соловей.

А может, даже не один, чёрт его знает – может, они там на троих соображали; так пели, стервецы, так рассыпались под луной по вечерам, по ночам и на утренней зорьке – один так петь не мог, если он, конечно, не соловьиный гений…

Василир услышал трели соловья, когда подходил к загадочной «пилодраме», обыкновенной дощатой хибаре. Он постоял среди просторного двора, где штабелями сложен свежий осиновый лемех – специальные плашки, в виде кольчуги покрывающие купола церквей на Русском Севере. Виднелись могучие свежие балки для будущей колокольни; для этой цели выбирался, как правило, железоподобный листвяк, на своём горбу способный держать многотонные тяжести. И другого деревянного добра тут много: заготовки для озёрных баркасов; широкие потеси – вёсла; шпангоуты из еловых веток. На старом цинковом листе виднелись горелые щепки – тут готовили варево из гудрона и отработанного машинного масла, так называемой отработки. Около забора светлыми сугробами взгорбатились недавно появившиеся опилки. А в старых, золотистых опилках, похожих на просо, деловито копошились куры. Цветистый петух – в красной рубахе, в белых панталонах – гусаром ходил, хорохорился, утопая в опилках по самые шпоры.

Всё это Василир увидел одномахом – за несколько секунд. Не увидел он только самого главного – хозяина «пилодрамы».

Потоптавшись по опилкам, по щепкам, белоснежно хрустящим, парень обошёл кругом дощатого строения. Увидел крестовину – мачту для катера или яхты. И тут же – под зелёным навесом двух раскидистых сосен – на постаменте из округлых золотистых чурок стоял добротный, хорошо оструганный гроб.

Сердце парня дрогнуло, когда он подошёл поближе и увидел бородатого седого человека – спокойно лежал в домовине, блаженно покуривал.

– Здорово, батя! – грубовато поприветствовал Василир. – Хорошо устроился… на пило-драме…

– Да, я теперь тут пило-драматург, – ответил старик, безмятёжно блуждая глазами по тучам и облакам. – Дождичек, однако, собирается. Это хорошо. Давно пора.

– Давно! – многозначительно согласился парень. – Ну, поднимайся, чего ты?

– Да так чего-то, малость притомился… – По-прежнему не глядя на гостя, старик приподнялся, пепелок с папиросы стряхнул. – А ты кто будешь, милый? Никак заказчик?

– Угадал! – невесело откликнулся Василир, поначалу посмотрев на руки отца, а потом на его лицо, измождённое, дублёное дождями и ветрами, и словно бы изрубленное давними глубокими морщинами, утопающими в белой бороде.

– Что так смотришь, парень? Не вглядывайся в бездну…

Лучше давай бумаги покажи.

– Какие бумаги?

Покряхтывая, старик довольно ловко покинул домовину.

Постоял, поцарапал то место, где когда-то ершисто чернела горделиво вскинутая бровь – теперь это место белело давнишним полукруглым шрамом.

– А как ты хочешь, паря? Дружба дружбой, знаешь, а табачок-то врозь. Я позавчера такой хороший тёс отдал, да не тому, кому надо. Не посмотрел бумаги, старый хрыч.

Парень засмеялся – звонко и легко. И чем больше старик присматривался, тем больше ему нравился этот незнакомец.

Понравилась его недюжинная стать, его твёрдый голос, от которого сразу же и соловей в черёмухе замолк, и воробьи с ближайших кустов разлетелись. Понравилось, как парень смотрит – спокойно, непреклонно. Что-то хозяйское, основательно-прочное угадывалось во всём его облике – это подкупало и располагало.

Они прошли в тесовую каморку, пропахшую тёплыми досками, на которых червонным золотом горели пятаки соструганных сучков. Здесь было полным-полно всевозможных деревянных поделок. Под потолком раскрылатилась птица сирин, чуть заметно покачиваясь в потоках воздуха. В углу на полу стоял тёмно-серый пенёк, из которого уже выглядывала хитрая морда лешего или домового. На подоконнике, обласканная солнцем, сияла самодельная икона, немного недорисованная. Деревянный, под бронзу покрашенный Пушкин сурово глядел с верхней полки. Достоевский, мало ещё похожий на себя, готовился выйти из какого-то могучего дерева, словно бы расколотого молнией…

Осмотревшись в этой странной мастерской, парень вжикнул молнией на сумке. Поставил поллитровку на грубый стол. Расписная бабочка, сидевшая поодаль, заполошно закружилась над столом и улетела в открытую дверь.

– Давай, батя! За встречу! Где посуда?

Голос парня, тон его показались какими-то странными – заказчики иначе говорят.

Полынцев несколько секунд смотрел на молодого бравого пришельца. Правая, горделиво вскинутая бровь его, широкие скулы чалдона – во всём этом было что-то знакомое.

– За встречу, говоришь? Ну, это можно… Гора с горой не сходится, а человек… – Поликарлыч замер, снова пристально разглядывая гостя. – Заказчик! А ты в каком районе проживаешь?

– В районе сердца.

– Ишь ты, язви! Красиво говоришь. Как я по молодости.

– Гены! – Парень улыбнулся. – Куда от них денешься? – Гена? – Старик убогонькой рукой поцарапал седой загривок. – Нет, не помню. Что за Гена? А фамилия?

Парень посмотрел на куст полыни, роскошно разросшийся возле окна. Промолчал и опять улыбнулся.

– Давай, батя, за встречу, а может, сразу даже и за прощание…

Пилорамщик на мгновенье замер – чуть стаканы не выронил.

– Это как тебя прикажешь понимать?

– А тебе здесь не надоело? Нет? – Парень опять осмотрел закуток. – Может, пора сворачивать эту артель?

– Да ты что, сынок? Я тока развернулся! Заказчики пошли гужом. Даже из Финляндии бывают… А ты, сынок, откуда? Извиняюсь…

– Я из Питера, батя. – Парень потрогал сирина, висящего на нитке под потолком. – Специально прилетел посмотреть на эти чудные творенья.

– Ого, – вяло удивился чудотворец, – слух обо мне пройдёт по всей Руси великой…

Над головами ударил гром и в ответ ему задорно звякнули два гранёных, пока что не наполненных стакана – сами собою чокнулись на дощатом грубо-струганном столе. И вслед за этим короткий тёплый дождь застучал по крыше мягкими подушечками пальцев, словно бы что-то выискивал там, осторожно ощупывал…