Николай Гайдук - Спасибо одиночеству (сборник)

– Во! Ты опять за своё?

– Я – за своё. А вы так – за чужое. – Ты на что намекаешь?

– Да ладно, замнём.

– А тебе не кажется, что мы многие вопросы слишком долго заминали, затирали, задвигали в дальний угол? И не потому ли опухоль назрела и прорвалась? Мы делали вид, будто в нашей стране всё нормально, организм здоровый, а опухоль росла, распространяла метастазы. А мы всё: «да ладно, замнём, может быть, как-нибудь рассосётся…»

Что правда, то правда. Крыть было нечем, только разве что матом, который, увы, становился всё более и более нормативной лексикой; книги в ту пору, как заборы в стране, отличались заборной руганью.

– Это жизнь! А как ты хочешь? – говорили ему по поводу забористого слога. – Если тебе на голову упадёт кирпич, ты ведь не скажешь: «Я помню чудное мгновенье…» Ты скорее вспомнишь нечто другое: «в бабушку и в бога душу мать!» Разве не так? Только честно.

Разговоры такие происходили и в редакциях журналов, и на киностудиях, и в Доме актёра, куда он частенько захаживал, где выпивал, шатаясь между столиками и всё ещё надеясь – хотя уже и слабо – найти единомышленника, человека, способного помочь ему стать победителем в искусстве и в жизни.

Единомышленник, в конце концов, нашёлся, хотя и не совсем такой, который нужен. Таким единомышленником оказался энергичный, бодрый человек из Заполярья – молодой, но умудрённый опытом жизни, книгами.

– Позвольте пригласить вас к нам за столик? – деликатно спросил северянин.

– Позволяю! – Полынцев усмехнулся. – Так и быть…

Пришли за столик, сели у окна, за которым открывался городской пейзаж – первым снежком присыпанные тополя, граниты набережной.

– Что будете пить? – озаботился единомышленник.

– А всё, что горит.

Лицо северянина озарила золотая улыбка.

– Так, может быть, стаканчик керосину?

– С удовольствием! – Полынцев закинул ногу на ногу и поправил ворот застиранной рубахи. – А чем я, собственно, обязан?

– Видите ли… – Северянин замялся. – Фёдор… Как вас? Поликарпыч? Поликарлович? Интересное отчество. Я тут краем уха слышал вас, Фёдор Поликарлович, и мне, честно сказать, очень близка ваша позиция.

– О! Это уже интересно. – Полынцев прищурился, разглядывая собеседника. – А вы, простите, кто? Какая киностудия?

– Я из Норильска.

– Что-то не слышал про такую киностудию.

– Нет, я к искусству не имею отношения. – Северянин глазами окинул задымленное помещение Дома актёра. – Друг меня сюда привёл. Познакомить, так сказать, с бомондом.

– Ну, и как вам этот бомонд?

– Впечатляет, – сдержанно ответил северянин. – А где ваш друг?

– Да он… – Собеседник смущённо посмотрел в дальний угол. – Отдыхает где-то за кулисами.

– Ну, хорошо. Вернёмся к нашим бананам, – скаламбурил Полынцев, глядя на тарелку с фруктами. – Вам близка моя позиция. И – что?

– Есть предложение, Поликарлович. Вы как насчёт того, чтобы поработать на вечной мерзлоте? – В качестве мамонта?

Северянин опять озарился золотою улыбкой.

– В качестве редактора газеты.

– Интересный сюжет. – Полынцев почесал давно не стриженый загривок. – Но я ведь, извините, сценарист. Газетой никогда не занимался.

– Не боги горшки обжигают.

– Ну, да, тем более на вечной мерзлоте. – Так что вы скажете?

– Покумекать надо. А как насчёт зарплаты?

– Нормально, Поликарлович. Мы не обидим.

Северянин назвал ему сумму, и глаза Полынцева сделались круглыми, как большие нули, дополнявшие солидную сумму.

– Ну, это уже кое-что! – Он засмеялся, понимая, что наглеет. – За это и выпить не грех!

«Если года три-четыре поработать на северах, – соображал он, – можно квартиру для сына купить в Петербурге. А то ведь скоро вырастет, женится – глазом моргнуть не успеешь».

Прикончив бутылку трёхзвёздочного коньяка, они ещё немного посидели, поговорили, уточняя детали. Будущий редактор задорно раскраснелся, плечи расправил.

– Значит, согласны? – уточнил северянин.

– В принципе – да! – Улыбаясь, Фёдор ладошкой прихлопнул по столу. – А когда нужно ехать?

– Лететь. – Собеседник поддёрнул рукав, посмотрел на золочёный циферблат. – Через два с половиной часа. Полынцев поперхнулся дармовым угощением. – Вы что? Кха-кха… Серьёзно?

– Вполне.

– Так ведь мне же это… Кха-кха… Надо собраться…

– Возьмём такси, заедем.

– А билет?

– А у нас там лётчики свои, проблем не будет.

Изумлённо покачав головой, будущий редактор встал из-за столика, промокнул салфеткой губы и засмеялся.

– От винта! – воскликнул он, отчаянно махнув рукой.

Ему, сценаристу, нравились вот такие – совершенно неожиданные – повороты в судьбах героев, с которыми всякий автор невольно находится в самом тесном родстве.

Самолёт на Крайний Север попал не скоро. В Норильске бушевала «чёрная» пурга, срывающая крыши, и потому огромный лайнер два раза возвращали на ближайшие аэродромы – сначала в Красноярске томились пять часов, затем примерно столько же парились в Толмачево под Новосибирском.

Так начиналась его новая страница – страница чистых северных снегов, над которыми частенько полыхали позари – сказочные краски северных сияний. Заколачивая деньги в Заполярье, он почувствовал себя крепко стоящим на ногах и сразу понял, что «имеет право голоса». Раньше он, как горьковский босяк, лишний раз стеснялся позвонить своей бывшей, а тут осмелел – деньги делали дело. И только тогда Полынцев узнал, что у него – вслед за сыном в Ленинграде – дочка появилась. Родилась как будто невзначай. Он только сына планировал, наследником мечтал обзавестись, но мужицкой силы в нём оказалось невпроворот – перестарался.

«Сдурела баба! – изумился Фёдор. – Теперь и одного-то не прокормишь, а она второго родила. Это хорошо, что я в Заполярье, где длинный рубль, но отсюда нужно тикать, а то загнуться можно и остаться вечно молодым – под крестом на вечной мерзлоте».

Звезда-Полынь – фамильная звезда Полынцева, так он думал и так говорил с гонорком; вот, мол, какая звезда у меня, позавидуйте. А позднее он стал открещиваться от именной звезды, когда прогремела авария на Чернобыльской атомной станции, когда всё громче стали поговаривать, что полынь это чернобыл, и, значит, сбывается пророчество святого писания, в котором сказано, что упадёт с небес звезда-полынь, и третья часть земной воды сделается полынной.

Полярная звезда его уже не грела, не прельщала.

С какой великой радостью он махнул на Север – с такой же радостью, но куда большей – перемахнул потом на Юг.

У Полынцева хорошие деньжата сколотились к той поре.

Дом купил в Славянске-на-Кубани. Добротный домина стоял в живописном местечке, на берегу реки Протоки, откуда хорошо просматривалась дельта Кубань-реки.