Николай Гайдук - Зачем звезда герою. Приговорённый к подвигу

– А вы не перепутали два русских поля? – осторожно спросил Рассохин.

– Да как же я спутать могу? – Степан Солдатеич даже обиделся. – Как я спутать могу, когда я там однажды бывал?

– Где? На Бородинском поле? – Зачем? На Куликовом.

Главный врач задумался, насторожённо глядя на больного. – И что же вы там делали?

– Воевал. А что ещё там русский солдат может делать? Картошку сажать?

– Ах да, конечно. – Рассохин смутился. – Вы извините, я пойду. Дел по горло.

– А кто тебя держит? Иди! – как-то спокойно и запросто сказал Стародубцев, как может сказать человек простодушный или внутренне очень свободный.

Случилось это в полночь, когда больной так сладко задремал после укола – небольшая доза обезболивающего подействовала на него, как стакан хорошей водки. Мир покачнулся перед глазами и вздрогнул так, как будто землетряска по всему земному шару прокатилась.

Доли Донатовны в ту ночь в палате не было – уехала домой, бельишко постирать, в бане сполоснуться. И потому Стародубцев до утра лежал в недоумении: то ли приснилось ему, то ли взаправду хорошенько тряхонуло?

Рано утром приехала Доля Донатовна – взволнованная, бледная. Она подтвердила печальную мысль о землетрясении. Но теперь уже и так – без подтверждения – было понятно, что произошло. При бледном утреннем свете стало заметно: стена и потолок в палате треснули, рассыпав штукатурку яичной скорлупой. Стекло в окошке лопнуло. И даже на полу образовалась такая кривая трещина, какую можно увидеть весной накануне ледохода-ледолома. И совсем уже дико было увидеть за окном последствия землетрясения, а точнее сказать – самую малую толику.

Под окнами образовался овраг, безобразным чёрным порезом уходящий куда-то вдаль, за поваленную ограду.

Степан Солдатеич был удивлён, потому что знал эти края, как благонадёжные – сейсмоустойчивые.

– Это ж не Япония какая-то, – рассуждал он. – Не у подножья Везувия мы с тобою живём. Что за чудеса такие приключились?

– Чудеса, так чудеса, – как-то странно и многозначительно откликнулась Доля Донатовна.

И в душу Солдатеича в эту минуту вдруг закралось непонятное сомнение и даже подозрение в том, что ему всей правды почему-то не говорят.

Время шло, и сомнения с подозрениями только усиливались. И раздражение вслед за тем нарастало в душе Стародубцева, который не мог разобраться в своих ощущениях. Жене своей он верил безоговорочно, и даже мысли не допуская, чтобы она его в чём-то обманывала. И тем не менее…

Погода понемногу стала барахлить – осень приближалась. Желтухой заболевшие деревья столпились под окнами больницы, будто пришли на приём, только пришли не все – многие попадали от землетрясения.

Небо над районом нахлобучилось – облака и тучи грузно потянулись, брюхами едва не задевая крыши. Иногда весь день мокропогодилось. А когда подсыхало – широко вскипали ветры-листодёры. Потянулись на юг караваны тоскливо кричащих, будто подстреленных птиц. Прохлада за больничными стенами крепла день ото дня. Листва с берёз и клёнов кровоточила на подоконник, багровыми ладошками сырые окна лапала, к заборам прилипала.

Всё как будто шло привычным распорядком, давно заведенным. Но временами за окнами больницы ощущалось что-то необычное. Бог знает, почему, но что-то вроде бы сломалось в обыденной жизни. Да оно и понятно – землетряска, точно дьявольская пляска, повредила почву, поруху учинила там и тут. Но кроме этой внешней землетряски, дьявольской пляски, подразумевалась землетряска внутренняя, стряхнувшая с насиженного места душу, сердце, мысли и привычки.

Внутреннюю эту землетряску трудно было объяснить словами – можно только почувствовать. Неуловимо, непоправимо что-то изменилось, кажется, не только в природе привычных вещей, но даже в повседневном, будничном воздухе. Но что? Что именно? Непонятно было Стародубцеву.

Долгое время ни с кем не общавшийся, кроме жены и главного врача, то и дело спавший на больничной койке, Солдатеич не сразу понял, какая землетряска произошла в стране. Он только почувствовал что-то неладное.

Никогда ещё в больнице не было так суетливо и шумно. По коридору вдруг проезжала каталка – в операционную. А в тихий час кто-то каблуками топотал, пробегая рысцою. Раньше этого не было.

И разговоры слышались теперь – громче тех, какие затевались вчера и позавчера. А в разговорах нередко повторялось одно и то же слово – «ПЕРЕВОРОТ».

Степан Солдатеич, пытаясь припомнить нечто худое, недавно приснившееся, приподнялся на кровати. Посмотрел на окно, где стеклина лопнула после землетрясения.

– Доля! – хрипловато окликнул жену. – Кто там, где перевернулся? Чо молчишь?

Она вздохнула, не умея лгать. Глаза опустила. – Перевернулся? Да там на машине один…

– А кто? Кто такой?

– Да какой-то, говорят, – Доля назвала фамилию. Покачав головою, он вяло опустился на подушку. – Не знаю такого.

– Ну, и ладно. Спи, давай, Стёпушка. Сил набирайся. Он поверил жене, закимарил. А через несколько минут содрогнулся.

– Фу-у! – заворчал. – Сон какой-то…

Доля подушку поправила. – И что приснилось?

– Да что-то там… Не вспомню. Дай попить.

Графин сверкал на столике. Доля принесла стакан воды, в котором солнечный свет колыхался разбитым яичным желтком.

– Ну, мало ли что нам приснится, – успокоила женщина. – Не в этом дело. Воздух стал какой-то, как перед боем, – Стародубцев ноздрями повёл. – Я помню, какой он бывал, когда надо идти в рукопашную или когда на тебя прёт штуки три «Фердинанда», или «Тигры» выползают из засады.

– Вояка! – Жена кусочком ваты промокнула потный лоб Солдатеича. – Ты хоть помнишь, когда тебе какую облатку выпить? А? Воздух стал другой. Вот удивил. В этих больницах так всегда – не продохнуть.

– Не всегда! – заупрямился муж, задумчиво уставившись в окно. – Вчера тут воздух был другой.

– Вот заладил. Ну, так что? Кислородную подушку принести?

– А почему ты нервничаешь? – заметил Стародубцев. – Давно уже с тобою такого не бывало.

– С чего ты взял? Ни капельки. – Жена с ним говорила, отводя глаза, и это представлялось более чем странным.

Никогда она так не смотрела, как смотрела в последнее время – насторожённо, вскользь, а то и вовсе мимо. Степан Солдатеич не мог не обратить внимания на это. Только он, грешным делом, подумал, что Доля смотрит так по той простой причине, что ей уже маленько надоело нянькаться.

– Ты бы домой поехала, отдохнула. – Зачем? Я там недавно была. Я не устала.

И даже молчание было теперь между ними другое – не такое, как прежде. Тревожное молчание. Натянутое.

– А где Жизнелюб? Давно что-то не видно. – Стародубцев книгу вытащил из-под подушки. – Я уже соскучился по нашим посиделкам по литературе.