В. Гракхов - Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц

Сами планетарцы теперь уже признали свою никчёмность – покаялись, постриглись в монахи, отказались от размножения, а избранные оскопили душу.

Áззия Кýма в это утро был нервен, хотя план был разработан им тщательно, – более чем тщательно, – и ничто теперь не должно было помешать его осуществлению. Аззия не был простой обезьяной. Он никогда не жил в зоопарках, его не дрессировали в цирках, он не плясал под дудочки модных ученых-приматологов, – он вырос в городских кварталах, мужал в изнурительных тренировках в школах лётчиков и парашютистов в компаниях таких же отверженных гибнущим миром молодых, крепких, таящих зло обезьян.

Некоторое время назад Аззия Кума был жестоко обижен. Это случилось во время показательных полетов в годовщину снятия четвертой печати. Аззия стоял на стартовой вышке и ждал выстрела. За несколько секунд до взлета он перевел глаза на ряды зрителей и увидел, как один из них, неотличимый в толпе, медленно разворачивал вверх небольшой осколок блистающего в утреннем солнце зеркала. Игла ударила в сплетение нервов Аззии Куме, но делать что-либо было уже поздно. Был дан старт. Аззия плавно вытянулся на цыпочках с уклоном градусов на пятнадцать от вертикали, также плавно присел и выстрелил вверх. Тело его вошло в воздух, он выровнялся по своей обычной линии – 0,4 пи по отношению к плоской Земле и начал лёт. Увернуться было невозможно – при каждом взгляде вниз, – а ориентировка лёта была построена по маркам, размеченным на земле, – он видел лишь одно – блестящий осколок зеркала и в нем волосатый круп, заросшие мехом выступающие скулы и расплющенный черный нос примата. Везде, везде, где он искал на земле отметки и вехи, проводящие его полет, он видел лишь обезьянью рожу и пусть мощный, пусть летящий, но корявый корпус обезьяньей плоти.

План возмездия был рожден еще там, в том полете, он был увиден Аззией в тех изломанных зеркальных отображениях, которые мелькали в мерзком блестящем осколке, в те короткие мгновения, когда в них отражалось не обезьянье тело, а бесконечное бездонное небо. Но нужны были годы, чтобы всё сложилось, соединилось, остановилось в этом плане, – и вот наконец приблизился день осуществления.

В решающее утро Аззия встал рано, а может быть, он и не ложился. Особенное новолуние наступало в этот раз в 8.41, и пригодный отрезок времени длился примерно с 7.45 до 9.30 – всего около двух часов. В 7.30 утра он стоял за городской чертой, на октябрьском ветру, на небольшом холмике, исполнявшем роль стартовой вышки.

Аззия Кума скинул плащ и шляпу и остался в тонком облегающем серебристом комбинезоне-скафандре – плод долгой работы, – в левой руке его был зажат финский нож. С полей потянуло рассветом, каркнула невидимая ворона, с листа у верхушки ивы соскользнула капля ночного дождя, блеснув в падении и как будто повторив бликование зеркального осколка, – Аззия Кума взмыл в Небо.

Источники Святаго Духа располагались за поверхностью неба. Их было шесть, в шести точках сферы за небом, и все расстояния между ними и центром Земли были равны. Когда источники испускали Дух – а это было всегда, кроме двух-трех часов в необычные новолуния, – он проходил сквозь поверхность неба, как сквозь мелкое сито, и, рассеиваясь на нем, опускался на твердь почти равномерно, хотя и по своим условиям распределения, – на небе же никаких следов его проникновения не оставалось. Не было на небе и никаких знаков, указывающих на наличие этих источников там, за небом, и уж подавно не было никаких отметок, показывающих, где именно эти источники могут находиться. В те редкие часы особых новолуний, когда источники останавливались – кто знает зачем? – закаченный ранее дух медленно оседал от неба до земли. Оседал он дольше, чем длилась бездушная пауза, так что когда запасы его внизу начинали иссякать, истекала и пауза, и мало кто на Земле, кроме сведущих, ощущал сбои или шероховатости в постоянной подаче неощущаемого здесь потока, да и никто, кроме сведущих, не связывал видимые на Земле результаты этой паузы с самой паузой, никем не ощущаемой.

Аззия лег грудью – как всегда, градусов под 70 – на тонкий дымок, собравшийся из соседних деревень, и, положив на него и свою взволнованную душу, мощно шел вверх. Он никогда не поднимался так высоко в своих прежних полетах, – обычно он скользил над лугами и городами на высоте городских птиц, ищущих пропитание в отбросах, а сейчас и он не знал, хватит ли его сил и духа взлететь туда, откуда даже земля кажется уютной зеленой лужайкой, затерявшейся в лазури ласковых морей. Но Аззия Кума был готов к этому дню, он приближался к небосводу.

На сером протуманенном небе только обезьяна невероятным животным чутьем чуяла ненормальную точку. Когда до пленки неба оставалось около двадцати метров, Кума взмахнул ножом и на скорости пропорол латексную поверхность рваным отверстием дюймов в пятнадцать в диаметре – пропорол там, где за Небом был установлен Святой источник.

О, этот зеркальный блеск, слепивший нас в полете над толпой человеческих форм, бивший в глаза, сбивавший с точного курса, ломавший безупречные виражи, дублировавший единственные трассы, проложенные для нас, неземных лётчиков, посланцев неведомого.

В течение получаса Аззия пробил еще пять дыр, и шесть густых оранжевых пятен горели на сером небесном фоне – геометрически правильные созвездия темно-синих звезд виднелись за серым небом на оранжевой небесной сфере, – но только для того, кто мог вплотную прижаться лбом к пробитой обезьяной дыре.

Еще час, пока в особое новолуние источники не источали свой дар на Землю, Аззия протягивал шунты между шестью источниками, переключал на них дарованные потоки, затягивал и зашивал небесные дыры. К концу новолунной паузы система источников была перестроена так, что излияния Святаго Духа, перебрасываясь по шунтам от источника к источнику, обходили несчастную планету – так, чтобы сквозь проницаемую для Духа небесную оболочку не доносилось более ни дуновения.

Кума пошел на снижение, и через недолгие минуты он встал на землю на берегу небольшой речушки на пустынной лужайке около полузаброшенного леса. Время духовной паузы окончилось. Человечество, не смотря на Небо, не знаемо для себя ожидало включения источников. Кума стянул с себя холодный, промокший во влажных серых туманах скафандр, бросил его в речную воду, встряхнулся мохнатым телом, взвыл, как брат его, бушевавший когда-то на улице Морг, и вновь взлетел в полет.

Прошло три-четыре минуты после того, как прошедший ранее сквозь небо дух полностью рассеялся над планетой, исчезнув из ее воздухов, и миновало время, когда Святые источники должны были включиться вновь. Некоторые там, на планете, уже почувствовали неладное. Кто-то вдруг побледнел, пульсы стали биться чаще и неровней, у кого-то расширились зрачки, вдруг беспричинно сдавило виски, кто-то потерял ориентировку на оживленном перекрестке. Многие, впрочем, еще ничего не ощущали, да и впредь не ощутят – боюсь, не услышат они и стук гвоздей, вбиваемых в крышку их гробов.