Алик Затируха - Искатели сокровищ

…В это время радиожурналист Рувинский уже звонил в дверь коммуналки, где проживал старик.

«Поезжай, Саша, – сказал ему редактор. – Вдруг, Попка у этого дядечки действительно выдает что-то занятное… Помнится, года три тому назад мы уже рассказывали в эфире об одном домашнем попугае. Его коньком был прогноз погоды. Правда, всегда один и тот же: «Сегодня ожидается минус пятьдесят пять. Открыты все городские пляжи. Добро пожаловать!»

Дверь в коммунальную квартиру Рувинскому открыла молодая женщина.

Поздоровавшись и представившись, он спросил:

– А Николай Егорович Голубев дома?

– Сейчас возвратится, куда денется. Говорил, что ждет вас. Наверное, опять с кем-нибудь из-за своего Сталина сцепился… Проходите, посидите пока на кухне.

– Что, Николай Егорович – большой почитатель Иосифа Виссарионовича? – спросил Рувинский у соседки Голубева, проходя на кухню.

– Ещё какой почитатель!

На стене кухни, рядом, висели два больших портрета Сталина. На первом он – в литом маршальском мундире, на втором – в простой шинели.

На кухонном столике Голубева стоял бюстик генералиссимуса. Рядом валялась только что отлетавшая свой недолгий век муха.

– …И мне уже несколько раз портреты дарил. Откуда он их только достает, вроде не продают их в магазинах… Один-то я взяла, а для других, говорю ему, места нет. И то целую нотацию прочитал: я Сталина не помню, поэтому не знаю, как при нем все хорошо было… Я с ним не связываюсь. Боюсь. Сразу начинает из себя выходить, если к Сталину равнодушие или неуважение проявишь… Соседу по лестничной площадке, Сергею Ивановичу, тоже пытался всучить портрет Сталина. А Сергей Иванович не взял. Говорит: «Второго такого душегуба, как товарищ Сталин, земля не скоро еще родит». Эх, и разорался тогда на весь дом Егорыч! Мой сынишка, Павлик, видел, как он потом Сергею Ивановичу газеты в почтовом ящике поджигал… Кажется, он до пенсии где-то на Севере в карауле служил.

– Да, многим из поколения Николая Егоровича без вождя как-то сиротливо живется на белом свете, – сказал Рувинский, поглядывая на часы.

На кухню с любопытством заглянул маленький Павлик.

– Купила недавно ему орехов, – кивнула в сторону сына мать, – недосмотрела за ним, стал он их колоть вот этим, – она показала на монумент при павшей мухе. – Так Егорыч сначала напугал мальчика до слез: мол, при Сталине ему за такие дела вмиг впаяли бы лет пятнадцать строгача с полной конфискацией, и тут же говорит ребенку, что ни одна мамка на свете не любит своих детей так, как любил всех детей на планете Иосиф Виссарионович Сталин… Ну, скажите, разве не дурак?.. – молодая женщина не удержалась выразить, наконец, перед гостем свои искренние чувства к соседу.

В это время стал слышен звук открываемой входной двери и недовольный голос: «Попробовали бы они при нем так насвинячить в подъезде!..»

Рувинский вышел из кухни и бодро сказал:

– Ну, здравствуйте, Николай Егорович, здравствуйте! Я – с городского радио. Александр Рувинский. Ваши настойчивые приглашения убедили нас…

– Сколько уж раз просил приехать, – не очень гостеприимно ворчал Николай Егорович, снимая в передней обувь. – Везде сейчас невнимание к простому человеку.

– Вы уж простите нас, Николай Егорович, но повод… Птица, пусть, даже что-то говорящая… Согласитесь, в наше время есть и более актуальные темы для радиопередач, – примиряюще сказал Рувинский.

– Смотря, что она говорит, – возразил Николай Егорович. – Проходите ко мне в комнату.

Первым чувством человека, впервые оказавшегося в комнате Николая Егоровича Голубева, было удивление – как много здесь Сталина!

Вот так рачительный огородник не оставит на своем участке и клочка незасеянной землицы, как Николай Егорович не оставил на своих стенах и малой проплешины без изображения товарища Сталина.

Товарищ Сталин в Кремле. На мавзолее. На крейсере. В Первой конной армии. На аэродроме… С Лениным. С Горьким. С Кировым. С Фрунзе. С Ворошиловым… С рабочими. С колхозниками. С женщинами Востока. С героями-летчиками. С папанинцами. С мичуринцами. Со стахановцами. С пионерами… В анфас. В профиль. В три четверти. В полный рост и по пояс. В сапогах и ботинках. С трубкой и без трубки. В военной форме и в цивильном…

На столе стоял бюст Сталина такой величины и веса, которым уже не то что орехи колоть, а, привязавши вместо чугунной бабы к тросу, старые постройки можно крушить.

Много было товарища Сталина в маленькой комнатенке ветерана.

– Ну, показывайте свое сокровище, Николай Егорович, – приступил к делу журналист.

На столе, рядом с бюстом, стояла большая птичья клетка, покрытая темным чехлом. Николай Егорович снял его. В клетке сидел крупный черный ворон.

– Ого! – удивился Рувинский. – Не ожидал… Да, славный птах. Послушаем-послушаем. Ворон – птица мудрая, вздор всякий болтать, наверное, не станет, – радиожурналист приготовил микрофон и магнитофон.

Николай Егорович взял в руки небольшой резиновый хлыстик, щелкнул им по столу и резко скомандовал:

– Голос, Рекс!

Птица по имени Рекс, похоже, не была расположена давать сегодня представление. Ворон молчал:

Николай Егорович просунул хлыст в клетку:

– Голос, Рекс! Голос, кому говорю!

Рекс, увертываясь от плетки, вдруг внятно пролаял.

Сдерживая улыбку, Рувинский заметил:

– По кличке и песни у вашего Рекса. Надеюсь, это не весь его репертуар!

Тон замечания и выражение лица журналиста задели хозяина ворона.

– Не надо сразу придираться. И человек может невпопад сказать… Это он у Тайги нахватался. Я его с последнего места службы привез. Там он в одной клетке с караульной собакой жил, вот и не отвыкнет никак от лая. Иной раз так разгавкается, что соседка опять бежит жаловаться – мешает сыну уроки учить. А ему, учись не учись, по нему зона плачет… Рекс, скотина, другой голос!

Рекс, потоптавшись по клетке, снова коротко гавкнул, но тут же издал какие-то другие звуки. Укротителя они удовлетворили. Голубев вопросительно посмотрел на журналиста.

Рувинский пожал плечами:

– Простите, Николай Егорович, но я ничего не разобрал. Уверен, что и радиослушатели не поймут. Давайте попробуем еще раз.

Рекс, лениво погавкивая, снова некоторое время увертывался от карательных манипуляций своего хозяина, а потом… Конечно, это было что-то сильно отличное от собачьей брехни. Но что?

Рувинский уже виновато смотрел на Голубева.

– «У караула украли карабины»? – предположил он.

Николай Егорович недовольно поморщился.

– Тогда… Что-то про каракуль или Каракалпакию?

– Он сказал: «Слава товарищу Сталину!» – отчеканил каждое слово Николай Егорович. В глазах его была обида.

– Вот как…