Полин Ошер - Счастье из морской пены

И еще много плакала во сне. Просыпалась с мокрым лицом и слипшимися ресницами.

Иногда могла впасть в истерику на ровном месте. К счастью, редко. Например, когда ехала за рулем и вдруг подумала о дворняжке, собачке по имени Филя, которую я все равно не смогу взять к себе. Я тогда остановилась на обочине и плакала, плакала, плакала, и казалось, что со слезами из меня будто бы уходят остатки жизни.

А потом я попала к врачу.

Юному усатому красавцу с кудрявой шевелюрой цвета воронова крыла. Он вообще был похож на изящную породистую лошадь, и, если бы мне не было так больно, я бы присмотрелась к нему поближе.

Тогда я нащупала шишку в груди и подумала – вот незадача, сейчас на работе такой большой проект. Некогда, займусь этим позже.

И я отложила вопрос ненадолго.

Потом еще ненадолго.

Потом еще.

А потом оказалось, что прошел год, а нащупанное никуда не делось.

В общем, пришла пора что-то с этим делать.

Юный врач качал головой и говорил, когда брал пункцию: не бойся, будет быстро и не больно.

И это действительно было так.

Помню, как я лежала на белой койке в белой комнате. Белый потолок кружился у меня перед глазами; я как будто находилась сверху, над телом, и наблюдала, как юный врач колет лежащую на спине женщину тонкой иглой в беззащитную грудь.

Потом было две недели страха. Вернее, нет. Было две недели пустоты, часть которой-таки заполнил страх. Внутри меня по-прежнему было пусто, и где-то на краю меня качался волной вопрос: а что теперь будет? Со мной? Что теперь со мной будет?

Через две недели врачи собрали консилиум, и решили, что нужно вырезать.

И я снова приехала в то же самое отделение.

Подождала своей очереди в грязной приемной, переоделась в байковый больничный халат, смутно думая про себя, что плачу все-таки достаточно немалые деньги; почему тогда здесь все так убого, будто это бесплатный хоспис, а не платное отделение больницы?..

Жутко кряхтящий лифт поднял меня на третий этаж. Кажется, мы ехали туда целую вечность. Рядом со мной была медсестра и женщина на инвалидной коляске. Когда я взглянула в ее лицо, я неприятно укололась о совершенно отсутствующий взгляд ее глаз; руки, иссохшие и сморщенные, равнодушно лежали на ручках кресла, а из-под расстегнутой верхней пуговицы халата виднелся шрам, который находился ровно на том месте, где раньше у нее была грудь.

Меня прошиб пот. Неужели и я такой стану?.. неужели это ждет и меня?..

Лифт остановился, и выплюнул нас в серый больничный коридор. Белые стены с неизменной полоской посередине. Металлические звуки, с которыми перекладывают с места на место инструменты в перевязочной. Запах кислых щей, доносящийся из столовой. Все это я ненавижу с самого детства, в котором мне пришлось много времени проводить в подобных местах.

Я зашла в отделение, и меня тут же ослепил резкий электрический свет сотен ламп, горящих на потолке. От него все казалось слишком плоским и неестественным, и я остановилась, чтобы прикрыть лицо рукой и проморгаться, убрать с глаз выступившие слезы. Затем подошла к медсестре за стойкой. Толстая и неторопливая, она лениво открыла гросс-бух, поводила там пальцем и замерла в задумчивости; потом взяла телефон и застыла с пальцем у диска. Через несколько секунд она положила трубку обратно и воззрилась на меня так, будто впервые меня видела, – хотя всего несколько секунд назад я объяснила ей, кто я и зачем пришла.

Из анабиоза ее вывел юный врач, тот самый, который делал мне пункцию. Он появился из глубин коридора и похлопал меня по спине. Я вздрогнула, обернулась. Толстая медсестра, взглянув на него, тут же расплылась во влюбленной улыбке, в такой, что было понятно, – стоит ему только лишь поманить, и она тут же отдаст ему всю душу.

Юный врач вздохнул; он явно знал о том, как действует на женщин, и было непохоже, что это знание доставляет ему особую радость. Но рядом была я, и ему было на что переключиться. Поэтому он взял меня за руку и повел в палату.

Там была всего лишь одна свободная койка: остальные пять мест занимали женщины разного возраста.

Меня передернуло; я совсем отвыкла от общения с другими людьми, и как-то не ожидала, что придется контактировать с кем-то еще, кроме докторов. Впрочем, и контакта со врачами я бы тоже с радостью избежала. Если бы могла. Если бы. Если…

«Мало мне шишки, еще и людей придется терпеть!», – злилась я, раскладывая свои вещи.

Юный врач сказал, что оставляет меня до утра здесь, а утром за мной «подадут карету». Это было совсем не смешно, но он выразился именно так, хотя речь шла о больничной койке, на которой отвозят в операционную.

Я, конечно, не хватала его за руки с требованием объяснить мне немедленно вся и все. Но, видимо, он понял по моему лицу сам, что мне нужна информация. И рассказал, что, несмотря на пункцию, они точно ничего не знают, и потому приходится «осуществить вмешательство». Нет, это будет не больно, и я ничего не почувствую, – наркоз сейчас хороший. Шрам… Он вздохнул и отвел глаза. Чуть-чуть подумал. «Мы постараемся не оставить вам шрам», – твердо сказал он, смотря мне в глаза. Но он ничего обещать не может.

Врач ушел, я лежала и смотрела в белый потолок, слушая щебет соседок. Я уже знала их имена, и даже их диагнозы, и тем более, – прогнозы, которые они сами себе делали. Каждая из них уже показала мне свои «боевые шрамы». И я с ужасом думала, что если вот это значит – «не оставлять шрам», то какие же следы они могут оставить в самом неприятном случае.

Позвали на обед. Мне не хотелось есть, и я отвернулась лицом к стене, делая вид, что сплю. Медсестра была настойчивой, – она хлопала меня по плечу, побуждая развернуться, а когда я проигнорировала ее советы, начала громким голосом стыдить меня, говоря, что «веду себя как ребенок», «она не нанималась тут побудку устраивать» и «тебе все равно надо поесть». Мне было не слишком понятно, когда мы перешли на «ты», но ее въедливый голос так болезненно ввинчивался мне в череп, что я поддалась уговорам и поплелась в больничную столовку.

Давали щи с размякшей капустой, твердые, как дерево, куски печенки в заплывшем жиром соусе и водянистое картофельное пюре. Я ковырялась ложкой в предложенных блюдах и от нечего делать рассматривала других едоков.

Там были «группки по интересам», некие объединенные по какому-то признаку компании женщин. Они судачили о чем-то между собой, щебетали с другими через столики, и явно чувствовали себя в этом социуме как в своей тарелке. Чего не скажешь обо мне.

Посидев немного, я выпила компоту, отставила тарелки с недоеденным обедом в сторону, и направилась в палату. Там я отвернулась ото всех, поджала ноги, накрылась одеялом с головой и провалилась в долгий сон.