Виктория Лебёдко - Магазинчик всевозможной всячины

– Не положено, – сурово обрубил врач. – Вы за кем занимали?

– За Савельевой.

– Так и ждите, когда она выйдет.

Доктор поспешил скрыться за дверью палаты, чтобы кого-то проведать, да и только для галочки, лишь бы не слышать охи-ахи.

– Ох да что же это делается такое… Да светопреставление скорее начнется… – женщина зарыдала.

Подобная процедура предстояла ей впервые. Но иного выхода не было.

Успокоить ее поспешила молодая медсестра.

– Да Вы не волнуйтесь, – начала она ласково, присев рядом на лавочку. – Видите звоночек у двери? Когда с Савельевой закончат, он зазвенит. Вот и пойдете.

– Комарова, кыш! – рявкнула на нее старшая медсестра. – Нечего тут пациентов нервировать.

– Да я наоборот успокаивала, – стала оправдываться девушка, но старшая молча отвела ее в сторону.

– Ты у нас тут зеленая совсем и ничего не знаешь, – тихо молвила она, поглядывая искоса на пациентку. – Эта женщина заняла очередь в пятую операционную.

Комарова поменялась в лице, мгновенно осознав, что это значило.

– В ту самую? – тихо переспросила она.

Старшая кивнула.

С сочувствием окинув прощальным взглядом женщину, Комарова поспешила в кабинет физиопроцедур.

Зазвенел звоночек. Из операционной вышла Савельева. Ее тусклый взгляд равнодушно скользнул по очереднице, и она побрела к выходу. Было что-то в ее взгляде уверенное и в то же время странное.

Очередница поспешила в операционную.

– Ну-с, на что жалуемся? – надевая резиновые перчатки, осведомился хирург.

– На Совесть, – тихо вздохнула пациентка. – Всю жизнь мне испоганила, зараза! Из-за нее и с мужем разошлась, и детей потеряла, и в тюрьму попала…

Мужчина кивнул. Скорее, из вежливости, чем из сочувствия.

– Не жалко Вам Совести? – осторожно спросил он, доставая скальпель. – Чик, и всё, нет ее, как и не бывало…

Пациентка махнула рукой.

– Режьте, не жалко!

Доктор кивнул и попросил ее прилечь.

Устроившись на кушетке, женщина принялась напряженно смотреть на то, как он включает какой-то прибор.

– Ой, Доктор… а это больно будет, а? Анестезия-то будет?

– Анестезия не предусмотрена, – покачал он головой. – Да и незачем, от Души же отрезать будем.

– От чего, Доктор? – удивленно переспросила женщина. – От какой-такой души? Я думала, операцию на мозг производить будут…

Врач слабо улыбнулся.

– На мозг? К сожалению, нет, предстоит долгая работа над тонкой материей…

– А скажите, – поспешно перебила его пациентка, – а той, Савельевой… ей что вырезали-то?

– Любовь, – спокойно сообщил Доктор. – Каждый второй ею страдает. Довольно безболезненная операция, надо заметить. Пару уколов, изъятие, коррекция гормонального баланса – и никаких переживаний.

– А что еще удаляют? – опасливо спросила женщина.

– Различные чувства, эмоции, – стал перечислять врач. – Качества иногда, но с ними труднее, тут приходится с корой головной мозга работать, чтобы до Подсознательного добраться…

Женщина нервно выдохнула, а затем поднялась с кушетки.

– Да Вы лежите, лежите, только настрою частотность…

Однако пациентка резко поднялась. Так резко, что закружилась голова, и женщина чуть было не упала. Врач оторвался от аппарата и кинулся к нем, однако пациентка проворно увернулась от его рук и шлепнулась на пол.

Вскочив на ноги, она торопливо бросила:

– Я… я сейчас… на минутку, – и она пулей вылетела в коридор.

Быстрыми шагами она пронеслась мимо физиокабинета, мимо справочной и исчезла в запасном выходе.

Врач поспешил за ней. Минуя кабинеты и палаты, операционные и ординаторские, он ускорял шаг с каждой секундой.

Иванова нашлась во дворе медицинского центра. Ее лицо раскраснелось от бега, подол платья стоптался. Завидев хирурга, она вздрогнула, а затем бросилась бежать к воротам.

– Иванова! Иванова! – тщетно кричал вслед ей запыхавшийся Доктор. – А как же операция, как же Совесть?..

– Я передумала! – прокричала она в ответ и хлопнула дверью, исчезла за пределами медицинского центра.

– Второй отказник… – пробурчал себе под нос Доктор и поплелся в кабинет. – Эти деревенские всегда с каким-нибудь приветом…

***

Рука потянулась к телефонной трубке. Пальцы спокойно набрали номер. Как и всегда. Это лишь часть работы, и эту часть он любил больше всего. Намного приятнее операций.

– Алло, Мистер Ди?

В ответ раздалось мягкое «Добрый вечер».

– У меня для Вас есть кое-что. – Весело говорил Доктор. – Свеженькая Любовь, первого сорта. Две Надежды. Нежность.

– Мне приятно это слышать, – ответили ему. – Назовите Вашу цену.

– Моя цена прежняя… – с улыбкой молвил хирург, поглаживая левой рукой скальпель. – Продлите мне Жизнь, дорогой мистер Ди.

– С превеликим удовольствием, – усмехнулся ему в трубку мистер. – А я уж было подумал, Вы попросите вернуть душу… Мне не хотелось бы терять такого компаньона, как Вы.

– Ваш Магазинчик будет процветать, пока я доставляю товар, – вкрадчиво прошептал в трубку Доктор. – А я доставляю его, пока жив… Как только я умру, Вы заберете меня в Ад, поскольку мы заключили договор… Вы в двойной выгоде, Ди, и это нечестно.

– Ты совсем позабыл, мой мальчик, – голос продавца зазвучал как-то приглушенно и зловеще, в ней послышались опасные нотки, – что Честь в мой Магазинчик не завозили с тех пор, как вымерло рыцарство. Делай свою работу, Доктор.

Говорят, что в городе живет прекрасная девушка. Златые волосы ее ниспадают до пояса, в голубых глазах ее – ясное небо, кристально-чистое, голос ее звонок, будто весенняя капель. Все знают, что не замужем она, но был у нее супруг когда-то, да только несчастным и коротким их брак оказался. Слухи ходят, что виною всему ее сделка с хозяином волшебной лавки, где купила она Брак чужой, заплатив за него своим Талантом.

Одно известно точно: после развода и томительного судебного процесса, «отвоевав» себе домик у речки и половину мужниных денежек, девушка совершенно изменилась. Ранее с ее нежных губ почти не сходила улыбка. Теперь же, словно сыч сторонится художница людей, а если и видит кого, то робко кивает и прячет взгляд. Стыдно ей. Отдала она за Брак Талант свой, Дар Небесный. А любимого променяла на дом и деньги.

Оттого и не хочет она никого более видеть, оттого-то и заперлась в своем домике и день изо дня изводит себя, пытаясь нарисовать хоть что-нибудь. Но ничего у нее не выходит. Тупятся и ломаются карандаши от резких росчерков, смазываются краски в ужасные пятна, рвется бумага под напором ластика. Устав от бесконечных попыток, художница в отчаянии мнет листки, формирует очередной бумажный шарик и бросает его в печь. Не вернуть ей Талант свой…

А бывает, включит она радио. Что-нибудь смешное услышит. И захочется тут засмеяться. И смеется она, но без улыбки… и нет блеска в ее глазах!