Хабаровское региональное отделение - Притяжение. Литературно-исторический альманах. Летний выпуск 2 (2) 2017

Ну, кто из нас такое не вспомянет,
Когда на миг опять счастливым станет.
Хоть каждый знает – ждут его заботы,
О них здесь просто думать не охота.

Над морем лебеди летели
Красивым клином в вышине.
Все в глади моря отражались
В прекрасной водной синеве.

Пристать, хотя бы на минутку,
Устали крыльями махать.
Им жизнь даёт свою надежду,
В чужбине чтоб не умирать.

Птенец летел, всё уставая,
В крыле сидела дробь ружья.
Крича, вожак под ним летая,
Кружил вокруг, его храня.

Поддержку младшему давали,
Сменяясь дружно на пути.
Свой клич по воздуху бросали,
Сумеешь жить ты! Долети.

А клич у стаи лебединой,
Не дать птенцу отстать вдали.
Ты наберись великой силы,
Уж виден краешек земли.

Траву они птенцу щипали,
Несли её всю на крыло.
Травой родной его лечили,
Погибнуть время не пришло.

Есть верность в кличе лебедином,
Не дать в чужбине умереть.
Плывёте в небе белым клином,
Нам к вам так хочется взлететь!

В участок ночью полицейский,
Крича, ломился кто-то в дверь.
Сержант открыл ему дежурку,
Пред ним шипел беззубый бомж.

Раздетый был и без ушанки,
Вокруг крепчал ночной мороз.
В пропахшей грязью телогрейке,
Он внёс с собой большой пакет.

– Ты помоги! – Шипит раздетый,
Когда дежурный дверь открыл.
– Дитя нашёл, лежал в пакете,
Средь грязи мусорной отрыл.

Расправил свёрток нежно рядом,
А в нём младенец закричал.
– Нашёл его я на помойке,
Под грязью мусорной лежал.

Бежал в отдел с ним километры,
И свёрток нёс, дыша во внутрь.
В дежурке все оторопели,
Искал малыш ручонкой грудь.

Хотя он бомж, но в нём есть сердце,
И он – по жизни человек.
А где, у матери той – сердце?
Нести дитя на мусор в ночь.

Книгу открыв и снова выстраивая
общие буквы в знакомые мне слова,
написанные тобой, по твоему́,
никому не подвластному лекалу,
моя столь же неуёмная голова
ищет прорыв лидировать хоть в чём-то из того, что привлекало.
Пожалуй, так не смогу, чувствуя любовь к Родине,
женщине, или тяготея к дружбе,
даже милость к врагу посчитал ты нужным
передавать то зеркалом в миллионы квадратов,
то миллиардом осколков зеркальных,
то совместив доселе не совместимое,
мысль вдруг забросишь на плато то, что бытия вне.
Но в тишине тщит дума из ниоткуда, подбрасывая козырь в рукав.
Будут ещё здесь и работа, и лыжи, и, даже, теннис-лаун.
И здесь же, отражаясь в кафеле местных же саун,
Буду я. И возможно она. Стремглав,
Мысль подсказывает, что даже если и нет, и отпущенного мало,
То лягу с дерном заподлицо здесь.
На несколько часов изъяв взвесь
из этой земли и потом ею же и укрывшись.
И потому не дано мне испытать жутчайшую
ностальгию по утраченному,
На столь манящей чужбине, так и не укоренившись…

Обратив внимание на тщетность сегодняшнего бытия,
Натолкнувшись на мысль, что ступать по водам не хватает веры,
Разлагая язык на слова, как минералы для получения лития,
Потаённости мыслей чуть приоткрою двери.
И ощутив себя Мастером, как минимум художественного слова,
Подавляя в себе желание враз удалиться от сущего,
Бесчисленности раз удивлюсь подвижности ярких коллизий былого
И холодной мраморности матовых изваяний застывшего грядущего.
И вот, дабы не утвердится в безысходности, упражняю свой мозг делением.
За делимое беру мир, за делитель – обрывки снов и тени мыслей не спящих.
Получу ноль, а в остатке – ностальгию. По будущему
просветлению.
Которому,
увы,
не дано
стать
осознанным
настоящим.

Зря эти ангелы встретились. После Земли – непонятные.
Крылья обоих изломаны. Было – невероятное.
Первый был весь израненный, раньше – всегда белоснежные,
Пёрышки нынче красные. С кровью. Теперь не нежные.
Ну, а второй – весь чёрный. Да. Очень черный, очень.
Может когда-то был белый, стал – как беззвёздные ночи.
Многое было испытано – то, что и им не назначено.
Переплетаясь крыльями, да наверстали утраченное.
Что тут судить и раздумывать, кто был какого цвета,
Крепкими были объятья. Нужно им было это.
Но оба в своих были мыслях, и при своём остались.
Зря эти ангелы встретились, и тем более, зря расстались.
Нет им пути друг к другу. Да и на Землю не нужно.
После грешной жизни земной – какая небесная дружба?

Я уже восстаю – из осенней реки
Пью забвенье бокалами лет.
Старых ран, изуродовав душу, рубцы
Не спешат расходиться на «нет».

Эти раны, не видные глазу людей,
С чем сравнится их боли кошмар?
Но спасением в омуте дней и ночей
Одиночества царственный дар.

Ничего не боюсь, не грущу ни о чем,
Только в сердце, бывает, заплачу.
Всё как будто ушло – понемногу учусь,
Как победу, встречать неудачу.

То ни радость – ни боль. Завернусь в листопад
И уйду от забот и обид.
И с душою моей златотканый наряд
Кровь рябиновых ран породнит.

…Куда-то разом тихо все ушло,
И как-то мягко кануло в забвение
Души сердечное тепло,
И дум высокое стремление.
За горизонтом, где-то в отдалении,
Исчезло все, и не вернется вновь,
И торжество, и вдохновение,
И жизнь, и слезы и любовь…

Когда бы юности мятежной
Пора беспечная вернулась,
И красотою вашей нежной
Меня нечаянно коснулась,
Уверен я, мой друг прекрасный,
Меня б иной постиг удел:
Любуясь вашим взором ясным,
Я б никогда не постарел!

Куда пропала прыть моя,
Души восторженной порывы,
И где сейчас, в каких краях
Звучат младой поры мотивы?
И почему уже давно
Не тянет к подвигам меня,
Лишь воду пью, не пью вино,
И нет совсем в душе огня?
Года небрежно на лицо
Морщин набросили каналы,
Замкнулось славных дел кольцо
В биографических анналах.
Когда-то был я удалец,
Пахал, чудил и жил на славу,
Но в жизни есть всему конец —
Венец любым делам по праву…