Ольга де Бенуа - Время дождя. Парижские истории

В конце разговора Катя обычно начинала клянчить деньги или подарки. Бекташ пытался возражать, сопротивляясь, как путник, вязнущий в песке. Природная жадность вела в нем неравную борьбу с желанием. Он пытался убедить ее подождать, говорил, что ему надо заплатить персоналу. Полина, скрепя сердце, переводила его жалкие доводы. Катя тут же отключалась, Бекташ бесился, ссорился с Маню, потом перезванивал ей. К тому времени, когда она соглашалась поговорить с ним, Бекташ был готов на все. Он кивал и обещал отправить ей духи, конфеты и деньги, все, что она захочет, и она принимала его уверения так, будто делала огромное одолжение. Разговор заканчивался взаимными уверениями в любви, воздушными поцелуями, Бекташ гладил экран макбука, а Полина бежала на почту – отправлять в Румынию посылки с духами, айфонами и платьями, и теперь уже называла себя «личным курьером Его Турецкого Величества».

При этом Бекташ – что удивительно! – не требовал ничего взамен. Казалось, ему было достаточно осознавать, что эта «роскошная женщина», так не похожая на всех, кто у него когда-либо был, принадлежит ему хотя бы на расстоянии. И если официанткам он платил гроши и трясся над каждым евро, то совершенно не жалел денег на эту жалкую тень любви. Я так и не смогла понять, какое удовлетворение получает Бекташ от того, что эта вульгарная хищница ругает его по скайпу на незнакомом языке на глазах у всего персонала? Мужская душа, особенно душа мечтательного фараона, – потемки.

В конце июня, в день летнего солнцестояния, Париж как всегда ликовал, искрился, сиял и бушевал: во Франции проходил столь любимый многими красочный и веселый фестиваль музыки. В этот день музыка звучала со всех сторон – в барах и кафе, в парках и метро, за каждым поворотом, на всех языках мира.

Задорные и пьянящие мотивы – джаз, блюз, свинг, рок, электро, металл и фолк – струились по улицам города, как легкие ручейки, бурлящие реки и клокочущие водопады, накрывая прохожих с головой. Толпа журчала, гудела, гремела и плескалась в этих мелодиях. Музыканты всех возрастов, всех цветов кожи приехали в вечный город, чтобы показать свое мастерство. Все стили, страны и эпохи мешались в кучу на одной улице, и Элла Фицджеральд дружила с фанатами «Ганс энд Роузес», а легкие, как крылья бабочки, мелодии Шопена и Яна Тьерсена – со страстными и надрывными причитаниями Виолетты Парра.

В этот день мы гуляли втроем – я, Шарль и Полина. Захваченные в плен всеобщим восторгом, мы как зачарованные бродили по наводненным туристами улочкам, плавились под раскаленными лучами солнца, ели фруктовое, тающее в руках мороженое и слушали пульсирующий ритм оживленного города. На Монмартре лихорадочно стучали в барабаны, играли старинные бретонские мелодии, от которых что-то замирало в груди, и британские хиты начала шестидесятых. У Эйфелевой башни выступал духовой оркестр, собирая вокруг толпы радостных, кричащих людей. На набережной Сены у собора Парижской Богоматери звучали революционные песни – ребята из Гренобля, одетые как гавроши, пели перед огромной толпой, а за их спиной была натянута знаменитая картина, на которой женщина с обнаженной грудью несла через выстрелы развевающийся французский флаг.

На набережной Сен-Бернар, как обычно, проходили танцевальные вечера – с сальсой, танго, вальсом и румбой. Через каждые десять шагов были площадки со своей музыкой. Танцующие пары беззаботно кружились под жизнерадостные мелодии, зрители одобрительно хлопали в ладоши, а потом, не выдержав, присоединялись к ним. Пока мы задумчиво притопывали в такт зажигательной латиноамериканской музыке, ожидая, когда она захватит нас настолько, что мы с головой окунемся в ее ритмы, Полину пригласил танцевать какой-то красивый латинос – не то бразилец, не то уругваец. Она оглянулась на нас, словно не зная, как поступить, потом, улыбаясь, пошла с ним на танцпол. Ее будто подхватил мощный поток чужой энергии, завертел в своей воронке, закружил, поволок в угодном себе направлении. И ее белое платье кружилось в этом стремительном водовороте, как трепещущий парус тонущего корабля. Более странную пару трудно было себе представить: воздушная, немного неловкая Полина и жгучий коренастый брюнет с обжигающими глазами и решительными движениями. Они танцевали хорошо, но меня не оставляло ощущение странного диссонанса, как будто в танце сошлись люди с двух разных материков. Заиграла другая мелодия и еще одна. Они продолжали танцевать. Мужчина что-то говорил Полине на ухо, и она смеялась ему в ответ. Мы помахали ей рукой, показывая на часы: нам пора возвращаться домой. Она кивнула в ответ: уходите.

Так Полина познакомилась с Гилерми.

***

– Порой, когда я смотрю на Полину, мне становится немного не по себе, – сказала я Шарлю, когда мы шли с ним в обнимку по улице. – Как будто вижу свое зыбкое отражение в зеркале, но это не я, а то, кем я могла бы быть.

– Вы абсолютно разные, хотя и одной природы, – ответил Шарль. – Ты – ветер, иногда ураган. А Полина – вихрь, который кружится над городом, не зная, куда летит и чего же хочет. В этом ее притягательность и ее беда.

– Я тоже не знаю, чего хочу. Хочу ли я стать счастливой женщиной или хорошим писателем? Как научиться черпать сильные слова из сердца, если оно не кровоточит, не тоскует, не болит?

– Совмещать не всем удавалось, это правда, – кивнул Шарль. – Но это не значит, что такое невозможно. Я никогда не был писателем, но в этом деле, как и в любом другом, важен уровень мастерства, ремесло. Когда ты достигнешь определенного уровня, можно будет черпать образы и из счастливого сердца.

– Не знаю… Лучшие писатели всегда жили на грани своих способностей, на краю между жизнью и саморазрушением. Очень немногим удавалось стать хорошими семьянинами и по-прежнему писать завораживающие книги.

– Ты одержима жаждой совершенства, которая спалила не одну душу. Тебе кажется, что где-то еще, в другом месте, при других обстоятельствах и при бо́льших усилиях с твоей стороны ты найдешь больше эмоций, чувств, идей, информации, свершения. Не будь настолько помешанной на будущем. Живи здесь и сейчас. Разреши себе ошибаться и тратить время зря.

– Вот за это я и люблю тебя, – сказала я. – У тебя достаточно устойчивости, чтобы уравновесить меня и удержать на земле.

– Я знаю, что не могу дать тебе той сносящей голову страсти, о которой втайне мечтают многие женщины, – Шарль обнял меня и мягко погладил по щеке. – Во мне нет подобных чувств, я на все и на всех смотрю немного отстраненно, через легкую дымку разума. И мне кажется… может быть, я и ошибаюсь, но мне хочется в это верить: между нами такой запас нежности и взаимного уважения, что этого вполне может хватить на всю жизнь.