Андрей Виноградов - Кофе на троих (сборник)

Родня приняла бы весть о присмотре за ними скорее всего с пониманием, если не за заботу. Во-первых, вряд ли ожидали чего-то иного. Во-вторых, большие деньги во все времена обязывали к осторожности, а деньги у отца Эвы и в самом деле были серьезные. В-третьих, на деньги отца Эвы вся родня и жила. Так что, если кого и смутило бы «вмешательство в частную жизнь», «смущенные» громче других выражали бы благодарность. Обслуга? Та, пока ей исправно платили, ко всему относилась как к должному, то есть с пониманием, то есть безразлично.

А вот маму Эвы новость точно ошеломила бы. До такой степени, что могла бы женщина сгоряча в петлю влезть, пока не подоспели с услужливой «помощью» мужнины «псы». А может, рванула бы наутек, не имея ни единого шанса и зная об этом, но все же с надеждой… Потому что это так по-людски! Или, еще вариант: попыталась бы убедить мужа в том, что кругом завистники, враги и обман – «Да прозрей же ты наконец, жалкий слепец!» Так по-женски… Кто знает, что взбрело бы на ум поддавшейся панике женщине, а по-другому и быть не могло, прознай она вдруг, что муж, оказывается, в курсе ее… проделок? Трудно подобрать более неподходящее слово, но именно муж даже про себя в угоду обожаемой очаровательной женщине назвал весьма впечатляющую коллекцию ее тайных романов… «проделками».

Отец Эвы всё обо всём давно знал. И до свадьбы знал, как всё сложится, не питал насчет суженой никаких иллюзий. Не мальчик, мужчина с опытом и тремя браками за спиной, увы, так сложилось, бездетными. Сокрушительная статистика убедила отца Эвы в том, что это он виноват в отсутствии потомства, хотя доктора и настаивали, что все не так безнадежно. «Продажные… – уверял себя. – Этим гиенам лишь бы счета выставлять за лечение. Потом скажут: практика гарантирует излечение в девяносто восьми случаях из ста, но ваша история, к сожалению, попадает в оставшиеся два. Простите». Да и пути лечения предлагались категорически неприемлемые. Что значит бросить пить, ну и… все остальное, хотя бы на время примиряющее с действительностью? А жить как прикажете? Он даже тест на ДНК, когда родилась Эва, втайне устроил и… простил жену за всё, что знал, и за то, что еще предстояло узнать, – тоже. Наперед простил. В конце концов, старше ее вдвое, к выпивке ну о-очень неравнодушен, потом травки, порошки… И вообще не орел… известно где. Уже и с подспорьем из аптек… всё равно не орел, так – воробышек. И воробышек – так себе… «Пусть гуляет, – рассудил нетривиально. – Но с одним условием – не на глазах». То есть за пределами его дружеского и делового круга. О принятом решении, как и об ограничении, никто ничего не знал, точно не жена, возможно, охрана догадывалась, но их не для дедукции нанимали, так что прикидывались тупыми. Сам же соблюдение условия ревностно контролировал. Выходило похожим на странную игру, в которой о правилах осведомлен лишь один участник, второй даже не догадывается, что он в игре, и еще на айкью тест.

Родом мать Эвы была из черногорской деревни, пробивалась по жизни сама и пробилась – блестящая партия стала вершиной весьма непростого пути, то есть женщину отличали не единственно красота и расчет, но и сообразительность, сметливость. Ее адюльтеры не были ни безрассудны ни беспорядочны, к тому же весьма разумно устроены с точки зрения географии, чтобы не примелькаться на местах встреч и вызвать ненужные кривотолки, а любовники рекрутировались исключительно из среднего класса. Тем более что «класс» в той дисциплине, ради которой все и затевалось, средний класс демонстрировал куда более впечатляющий. Не чета изнеженным нарциссам из высшего света, не говоря уже о богатых старпёрах из мужнина окружения – относительно неплохо изученный до замужества тип, так она, собственно, и Эвиного отца повстречала, после замужества отнесенный к территории, на которой охота запрещена, да и «земли» эти оказались населены сплошным неликвидом. «У нас у самих теперь дома такой имеется», – говорила себе, если нынче кто-нибудь из приятелей мужа подкатывался по старой-то памяти. Воздыхателям улыбалась обворожительно и обещала познакомить в ближайшее время с какой-нибудь незамужней приятельницей, чем заслужила в глазах мужчин репутацию верной жены, то есть чертовски притягательной дуры, а в сообществе пожилых, умудренных опытом и, как следствие, подозрительных жен – дамочки себе на уме, доверять которой явно не следует.

Если не вдаваться во все эти пустячные по большому счету подробности, Эва росла сплошь в семейной идиллии: заботливая жена, внимательный муж, любящие отец-мать, избалованная дочь, возможности бесконечные, если с обычными людьми сравнивать и с необычными если сравнивать, то есть тоже очень богатыми. Так что же произошло в тот злополучный день, когда папа позвал дочку к себе в кабинет, посадил на колени и они долго-долго для непоседы Эвы сидели обнявшись, а ей без устали повторяли негромко: «Любимая моя девочка, всё будет хорошо…»

Ева недоумевала, к чему это он, ведь и так всё было лучше некуда, но не мешала отцу, что-то подсказывало ей не мешать. Наконец, отец промокнул слезу умиления, отослал дочь искать маму, зная, что той нет дома, а спустя минут пять сунул ствол пистолета в рот, да и потянул спусковой крючок.

В семье потом какое-то время перешептывались, что, наверное, загодя готовился, примерялся, неспроста же мозг вынесло прямо на портрет деда Эвы, висевший на стене за хозяйским креслом. Будто выплеснул ненужное на покойного благодетеля. Именно дед сделал все деньги семьи, а сына единственным своим наследником, но они, выходит, не сильно отпрыску помогли. Возможно, отец Эвы посчитал, что из-за денег он и пропил-пронюхал то, что было бы лучше… Что лучше? Проесть и прочхать? Жизнь? Много лет спустя, когда Эва выросла, близкий друг отца рассказал ей, немало при этом смущаясь, что у того никогда не было мыслей, как по-разному можно устроить свою жизнь, идеи не было, просто жил, просто тратил, просто надоело… «Само собой все устроилось, дед все наладил. А отец? Отец… не вписался. При этом человеком он был очень добрым и очень душевным».

Предсмертной записки отец не оставил, а завещание за год до смерти было, как выяснилось, переписано. Единственной наследницей восьмидесяти процентов состояния становилась Эва. Двадцать оставшихся отец раздал членам семьи. Душеприказчик был не из своих и наведенные о нем справки ввергли взрослую часть покинутого семейства в грусть и печаль.

О причинах самоубийства ходило много догадок, чуть не до инцеста договорились, перепутали Эву с однофамилицей десятью годами старше. Нечеткими силуэтами из тумана выплыли и слухи о похождениях матери Эвы – кто-то не робкий отметился в местной бесславной газетке в намерении подстегнуть тираж. Статья была куцей, с какой стороны ее не поверни – больше походила на сплетню и в общем-то ни тиражу не помогла, ни внимания не привлекла, но тираж отличившейся газетки адвокат семьи в одночасье выкупил и одним безработным журналистом на бирже труда стало больше. К тому же, судачили, упал парень как-то неудачно, что поломался весь, особенно пострадали руки. Газетка же принесла приличествующие извинения и стала с регулярным занудством публиковать сообщения о добродетелях безутешной вдовы. Почему-то никто из знакомых и близких не удивился, что спустя год вдова вышла замуж за адвоката семьи, правда ненадолго. В таких случаях уместнее говорить: сходила. Видно, мэтру юриспруденции не подфартило оспорить столь невыгодное вдове завещание. Именно так Эва истолковала материнское замужество и скорый развод, когда выросла.