София Привис-Никитина - Папа! Папочка! (сборник)

Доча ещё долго билась в истерике, а потом через икоту и вздрагивания объявила, что она уходит и на этот раз навсегда.

– Уходишь? Летом? – подняла в недоумение бровь жестокая Вера.

Но тут уже встрял папа, он объявил, что они оба уходят.

– Лёва! Не будь идиотом! – попросила Вера.

Но они ушли, ушли оба от этих жестоких людей. Просто сели в машину и укатили в Пирита, где подавали очень приличные шашлыки и было много детских аттракционов.

Вернулись поздно усталые и счастливые. Некоторые даже в новых блестящих туфельках и в капроновом белом бантике, дрожащем на беспокойной головке, как флаг парламентария на ветру. Состоялось примирение и воссоединение с семьёй до следующих разборок.

А разборки долго ждать себя не заставили.

В одно из своих традиционных уходов из дому, Солоха вышла со двора, побрела наудачу и окончательно заблудилась в лабиринтах своего городка. Оказалось, что он не так уж мал и безопасен, как думалось.

Она брела по дороге, всхлипывая и проклиная судьбу, готовая на всё, чтобы оказаться дома в безопасности маминых тёплых рук, да и ссора казалась уже совершенно пустяковой.

Вот так, плача и бредя неведомо куда, наткнулась она на пожилую эстонскую супружескую пару. Плачущая девочка их полностью очаровала, они забрали её в свой просторный дом, накормили, напоили и стали выспрашивать, чья она и где живёт.

Солоха назубок знала свой адрес: Таллинн, Кивемяэ, Тулика-8, но вдруг напрочь забыла всё, вплоть до наличия у себя папы и мамы. Она делала трагическое лицо, хлопала ресницами, хлюпала носом.

Полный набор сироты казанской возымел действие. Решили не травмировать ребёнка, а действовать через поселковую почту сплетниц и всезнаек.

Дама настаивала на, в случае чего, удочерении. Муж не возражал. Особой дружбы между военными и коренными землевладельцами не было, но связи какие-никакие были. Оставив ребёнка на попечении супруги, муж побежал наводить справки.

А Солоха пока примеряла на себя бесконечные бусы, браслеты и колечки новой знакомой. Она ныряла с головой в шкатулку и выныривала на свет Божий только для того, чтобы произнести очередное:

– Подо́ришь?

– Подо́ришь, – кивала головой женщина, влюблённая мгновенно и навсегда.

В самый разгар Солохиного праздника души, вернулся муж дамы в сопровождении взволнованных Солохиных родителей. Праздник явно сворачивался. Папа был взбешён. Ему этот усатый муж, видимо, доложил, что был намёк со стороны его доци на сиротство.

Мама сдирала с неё бижутерию, мелко и часто кивала головой в сторону разочарованной женщины.

Женщина была взрослой и очень серьёзной. Но вот однажды захотела поверить в сказку и поверила, а теперь эта сказка в виде прелестной маленькой девочки ускользала прямо из рук. Всё это было очень грустно. И дама заплакала.

Заплакала как раз в тот момент, когда Веруня добралась до жемчуга на толстенькой Солохиной шейке. Грозно сопящая Солоха вдруг взвизгнула и запищала полной пожарной тревогой.

– Очень вас прошу, пожалуйста, не надо! Оставьте девочке на память, – попросила дама.

Мама вздохнула и повела дочу к выходу. Грустно попрощались и отправились восвояси.

Домой шли гуськом. Впереди большой и плечистый Лев Давидович, за ним маленькая Вера с осиной талией и в замыкающих – Солоха в жемчужных бусах и с распухшим от слёз носом.

Мирились, как всегда: долго и обстоятельно. Солоха как-то притихла на время, стала чаще бегать с подружками-однолетками, но и там постоянно шли драки и разборки – первенства своего Солоха не уступала никому.

А как-то войдя с улицы в свой родной двор, увидела мирно спящий на боку под ласковым августовским солнцем велосипед. Как случилось, что он лежал здесь в одиночестве, невостребованный, оставалось загадкой. Но упускать такую исключительную возможность нельзя было ни в коем случае.

Она ещё не знала, что будет делать со свалившимся на неё счастьем обладания. Кружила вокруг этого зверя, трогала звоночки, гладила руль, потом решила поднять его на ноги.

Велосипед был тяжеленный. Солоху заносило то вправо, то влево, опрокидывало обратно на землю, то под велосипед, то сверху.

Она трудилась жестоко и сосредоточенно. Наконец, велосипед стоял у забора, стоял и никуда не падал. Солоха взгромоздилась в седло, но ноги болтались в безоговорочной недосягаемости к педалям.

Кряхтя, Солоха втиснулась одним плечом под раму, ручонками вцепилась в руль, ножки расположила на педалях, оттолкнулась и выкатилась таким макаром за калитку.

У калитки зацепилась за столб, немножко пораскачивалась и рванула по дорогам своего городка. С этого сумасшедшего выезда началась новая полоса её жизни. Падения, шишки, синяки, содранные колени и локти – ничто не могло погасить огонь, бушевавший в её душе, валасапед поработил её окончательно и полностью.

Веруня гонялась за ней с мокрым полотенцем, Лёва промывал раны вонючей перекисью, смазывал зелёнкой и так без конца.

Велосипед приковывали, прятали, но это не решало проблемы. Солоха хватала все валявшиеся без присмотра соседские велосипеды и вновь носилась под рамой по городку, сшибая заборы, заезжая на чужие грядки. Вся эта вакханалия напоминала окончательное схождение с ума.

С ума сводила в первую очередь полная независимость от старших братьев, отпавшая необходимость постоянно канючить: «Прокати меня, Варелик! Прокати меня, Дима!»

Лёва купил ей личный дамский маленький велосипед без рамы, но он валялся никому не нужный на задах двора. А Солоха вновь и вновь усаживалась под раму взрослого велосипеда и гоняла по городку, круша всё на своём пути.

К концу лета для езды на велосипеде время существенно сократилось – Лев Давидович отвёл дочь к Дегмаре Августовне учиться музыке.

Вообще, Дегмариха не брала в ученики русских детей, ей достаточно было живших рядом обеспеченных эстонцев. Но – Лев Давидович! Это же отдельная песня!

Дегмариха разучивала с этой постоянно раненой девочкой гаммы, больно била её по рукам, заваливала домашними заданиями, а дома папа строго следил за их исполнением. В довершение всего, папа достал из своего стола толстую тетрадку в арифметику и приступил к обучению Солохи грамоте.

Буквы он вписывал в клеточки красивые и ровные. Рядом несчётное количество раз Солоха должна была эти буковки написать и запомнить. Запоминалось моментально. Но вот писалось с трудом. В её исполнении буквы были похожи на раненых бойцов, у всех не хватало палочек (ручек или ножек) или вывернуты они были, как в переломе, в противоположную направлению сторону.

Когда Солоха уж совсем доходила до отчаяния, папа брал её маленькую ручку в свою тёплую большую ладонь и выводил красивую стройную или, наоборот округлую буковку.