София Привис-Никитина - Папа! Папочка! (сборник)

А ему предлагают вместо жизни какой-то эрзац! Да на хрена он ему? Чтобы выторговать у судьбы лишний год жизни? А зачем она ему, такая пресная, кто-нибудь спросил? Бабушка начинала тихонько всхлипывать, Лёва сразу терялся и шёл на попятный:

– Ну, мама, ну давай поедем к нам в Таллинн на праздники, гульнём, как люди, а потом всё решим!

– Ты уже всё решил и за меня, и за ребёнка, езжайте, я вас здесь ждать буду. А обратно Зосеньку привезу летом. На том и порешили.

И вот они уже стояли на киевском вокзале, груженые связкой киевских тортов, грецкими орехами, бесконечными бусами белых грибов, прощались трагично и темпераментно с бабушкой, она плакала и шептала:

– Я больше не увижу тебя, Лёва, я чувствую, что не увижу! Лёва злился, шептал бабушке горячо и нервно:

– Ну что ты, мама, ну что ты выдумываешь? После праздника я привезу Солоху, всё будет хорошо, ты приедешь к нам на лето! Но бабушка не слушала Лёву, она мяла в своих ладонях маленькую Солохину ручку и тихо, как-то обречённо плакала.

Ехали весело, впрочем, с папой было весело везде. Солоха пела всему вагону песни, с танцами дело обстояло хуже – и развернуться негде и реквизита под рукой не было.

Выехали с тем, чтобы начать загулы и приёмы с самого эстонского рождества.

Эстонский народ был так опутан коммунистической пропагандой, что не все решались открыто встречать своё же законноё рождество.

Лёва, будучи не эстонцем и даже не русским, встречал все праздники, о которых знал: русские, эстонские, еврейские, украинские, нашёлся бы подсказчик, встретил бы и египетские.

Дома стояла ёлка до небес, ей было мало места и в высоту и в ширину. Чтобы примостить на неё блестящую верхушку, пришлось спилить роскошную природой данную её, ёлкину собственную верхушку.

К вечеру ждали гостей. Особенно Лёва ждал Пашу с детьми. У польского еврея Паши была эстонская жена Агата и трое очаровательных детей: две девочки возраста Валерки и Димки, мальчик одного возраста с Солохой.

Дружба Паши и Лёвы была замешана на общих финансовых интересах и спаяна накрепко родством душ и столкновением двух недюжинных интеллектов.

Столкновения эти иногда вспыхивали такими яркими озарениями, что освещали немедленно всё вокруг, в том числе и полное несовершенство советского законодательства.

В самые счастливые минуты дружеских посиделок под коньячок дружба перетекала в перспективу дальнейшего родства.

Раз уж так счастливо всё совпало, планировалось переженить детей, чтобы на склоне лет растить общих внуков. Эта задумка устраивала всех, кроме капризной Веруни.

Если с девочками у Паши с Агой, действительно, всё получилось па пять с плюсом, то с Колюней, младшеньким, который предназначался Солохе, произошла осечка: был он некрасив и не особо развит.

После ухода гостей Вера выговаривала мужу:

– Лёва, ну ты совсем обалдел! Что же ты нашу Солоху торгуешь за эту маленькую обезьянку? Лёва смеялся и утешал:

– Израстётся – будет нормальный мужик! Да и мужик должен быть немногим красивее обезьяны! На что неугомонная Вера парировала моментально:

– Не думаю, Лёва, что ты бы согласился, чтобы «немногим красивее обезьяны» было применимо по отношению к тебе!

– Да что я? Я – это удача природы! Таких вообще в принципе не бывает! – он бросал ревнивый взгляд в зеркало, оставался нескончаемо доволен и продолжал:

– Твой Лёва – редкая удача! Держись за него обеими руками, хватал Веру в охапку и начинал нахальничать, подробно объясняя, где и как надо держать его, Лёву крепче.

В этом году опять собралась всегдашняя шумная и весёлая компания с детьми, гитарами, пачками пластинок. Было так радостно и весело, такие красивые взрослые и такие прелестные дети собрались за большим Лёвиным столом!

Дети постоянно хлопали дверьми, бегали во двор и обратно, хватали со стола, теребя хохочущих, жующих и танцующих взрослых.

Во дворе на снегу тем временем разыгрывались свои маленькие драмы.

Старшие мальчики и девочки отобрали у младших санки, сцепили их вагончиком, а Колюню с Солохой поставили на подхвате, то есть у подножия горки те должны были подхватывать санки-поезд и этот порожняк тащить наверх очередным, дожидающимся взрослым ребятам.

За это их, может быть, напоследок прокатят. Солоху такой расклад не устраивал, она грозила, шантажировала, но на неё внимания никто не обращал. Как последний козырь Солоха выплюнула в воздух очередную угрозу:

– Я сейчас пойду и расскажу папе, как ты, Димочка, Натульку целовал! Я видела, я всё видела!

К Солохиному изумлению, никто на такое сенсационное её известие не отреагировал, а Колюнька вообще, сказал:

– Так им же можно. Они же потом поженятся! И как-будто вспомнив что-то важное, встрепенулся и уже совсем возбуждённо, добавил, приближая к Солохе своё мелкое стариковское лицо:

– Нам тоже можно, нас тоже поженят!

Солоха сначала отшатнулась от Колюни в ужасе, но тут же, быстренько опомнилась, схватила его, что называется за «хибот» и волоком потащила к играющему огнями и музыкой, дому.

Ввалилась из сеней прямо в большой коридор, проволокла свою добычу сквозь строй танцующих, плюхнула в большой комнате мешок с Колюней перед мамой и изрекла:

– Мама, Колюня врёт, что на мне поженится! Скажи ему, что он врёт! Ты же сама говорила, что он похож на обезьяну! Помнишь?

Тишина в доме задышала такая, что стало даже холодно. Дядя Паша молча смотрел в переносицу Лёве, а Лёва, круглея глазами и хватаясь за сердце пытался исправить всё, что натворила его безумная дочь!

– Доця, ты же всё не так поняла, мама вовсе не про Колюню говорила, ты ошиблась, доця!

– И ничего я не ошиблась! Говорила! Говорила! Что вы все врёте? Всё время врёте! Говорила! – закусила удила Солоха.

Положеньице назревало патовое. Солоха в мгновения ока оказалось за дверью с мандаринкой в руке, а там, в доме события покатились как с горы!

Папа бегал за дядей Пашей и бил себя в грудь, дядя Паша выхватывал из объятий кавалера танцующую Агу, нервно накидывая на неё норковую новенькую шубку. Скандала и полного разрыва всех дипломатических отношений удалось избежать с трудом.

Только благодаря Вериному магическому влиянию на мужчин. Гордая Вера хватала Пашу за руки, гладила по волосам, потом протащила к граммофону, завела что-то бесстыдно-страстное и не выпускала Пашу из танцевальных объятий ещё долго-долго.

Наутро папа решил поговорить со своей распоясавшейся и не в меру разговорчивой доцей. Он долго пытался объяснить Солохе, что нельзя рассказывать обо всём, что говорится в доме.

– А зачем тогда вы врёте? – резонно спрашивала Солоха.

Лёва тяжело вздыхал и начинал всё сначала:

– Доча, это не враки, просто не надо всё, что услышала рассказывать чужим людям.