Александр Сафронов - Остров Ша

С того падения прошло пять лет, не притушивших огоньки в глазах Яковлевича, но оставившие ему на память о несчастном случае, нервный тик и глубокие познания в отдельных разделах медицины.

Ввиду малочисленности офицерского состава на «Маслове», количество едоков в кают-компании, было увеличено силами мичманов корабля, включая, конечно, и боцмана.

И нервный тик Яковлевича, настораживал Эф, поскольку они сидели рядом. Первое время, лейтенант не мог избавиться от ощущения, что боцман заглядывает в его тарелку.

А познания Яковлевича в медицине озвучивались парой слов по латыни, оставивших глубокий след в его душе, и рассказом, как брали пункцию спинного мозга.

После длительного лечения, справку о годности к военной службе не давали, и боцман согласился на очередную пытку. Происходило это в восьмой раз, что значительно увеличивало шансы Яковлевича, стать клиническим идиотом, потому как, сами понимаете, позвоночник это не то место, куда можно безбоязненно втыкать иглы.

Когда его положили на хорошо освещённый стол, доктор сказал:

– Ну, держись, моряк, сейчас больно будет.

– Я знаю – невнятно ответил Яковлевич. Говорить ему мешал платок, который он закусил в ожидании боли.

– Откуда?

– Так, в госпитале, пока лежал, семь раз брали.

– Сколько?!

– Семь.

– Они, что там, офуели?!

Из-за марлевой повязки на лице, казалось, что доктор путается в шипящих согласных. Док снял маску и выписал справку без мучительной процедуры.

Это, конечно, весьма вольный пересказ новеллы Яковлевича о бесконечных медицинских мытарствах, не передающий авторской лексики. В записках лейтенанта Эф имеется протокольная запись монолога, которая, увы, не может быть здесь приведёна, но объясняет, почему к боцману прилип этот дурацкий «Эбёнс».

У людей с интеллигентной внешностью принято извиняться за каламбуры. Авторский коллектив, данного художественного произведения, тоже не пальцем деланный, поэтому , любезный читатель, не обессудь: на флоте боцман фигура узловая, и дело не только в морских узлах, в которых, кроме него, мало кто не запутается.

Ясное дело, что и без механика, и без штурмана, корабль не зайдёт даже за угол ближайшего полуострова. Но, не разводя бессмысленные дискуссии о том, чьи корабельные обязанности шире и глубже, заметим только, что механик и штурман, есть и в авиации, и в автогонках, а вот боцман только на флоте.

Если же взять такую боевую единицу военно-морского флота, посошкового периода страны Советов, как малый противолодочный корабль «Николай Махов», то на его верхней палубе, фигура боцмана Эбёнса возвышалась, как скульптура поэта Пушкина на одноимённой столичной площади.

Остров Ша радовал адмиральский глаз своим расположением, не только с точки зрения возможной морской баталии, но и неисчерпаемым педагогическим потенциалом. Здесь служило много военных, совершивших на материке что-нибудь выдающееся, но не то, за что дают ордена, а из-за чего возникает желание пристрелить.

И судьба «Махова» органично вписывалась в суровый рельеф острова. По большому счёту, военная карьера корабля, с его рыбацким прошлым, не задалась. Ведь многие гениальные идеи со временем накапливают моральную усталость, и если от них не отказываются вовсе, то задвигают в самый дальний угол.

Вот и блестящая мысль, посетившая чью-то стратегическую голову: в тревожный для Отчизны час, ставить на рыбацкие фелюги бомбомёты и топить вражеские субмарины, с развитием военного атома, поблёкла.

И «Махов», на который поначалу возлагалась грандиозная задача по подготовке экипажей для этих убийц подводных лодок, чуть погодя, обрёл вид старого жбана, от которого толку в хозяйстве мало, а выбросит жалко.

К тому же, резервисты, которых народ, не просто так, назвал «партизанами», своим видом пейзаж флотской столицы не облагораживали.

И «Махов» привязали к плавпричалу острова Ша, где и от учебного процесса ничего не отвлекает, и мобилизационные секреты державы надёжно скрыты от посторонних глаз.

А три офицерские должности корабля, по сути, стали резервом отдела кадров флотилии. И для командования «Маховым», стали присылать, то лейтенанта, которому не досталось должности на боевом корабле; то капитан-лейтенанта, от которого с трудом избавился Тихоокеанский флот и теперь мучился Северный; а то, даже, капитана третьего ранга, спалившего свою блестящую карьеру, собственной невнимательностью к оружию, секретам или женщинам.

Яковлевича это, скорее, злило, чем расстраивало, и уж точно, не могло заставить менее ревностно исполнять свои обязанности или вовсе опустить руки. Да, и было ли вообще что-то, что заставило бы опустить руки Яковлевича?

Воли Эбёнса хватило бы не только для командования родным кораблём, но и всей бригадой, куда он входил, но мичманские погоны чуть сдерживали флотоводческие дарования Яковлевича.

На не по-настоящему, военном корабле «Николай Махов», если и было, что-то истинно флотское, без сомнения достойное военно-морского флага, так это, в первую очередь, грузная фигура Валерия Яковлевича Вяткина, боцмана корабля.

Мичман Эбёнс был сродни музыканту, обладающему абсолютным слухом, но волею судеб, заброшенному в оркестр, в котором дирижёрской палочкой размахивает, путающий ноты, заведующий сельским клубом. И точно так же, как пианиста, взращённого в трепетном отношении к искусству, коробит, когда на рояле чистят воблу, так и Яковлевич терял душевное равновесие, обнаруживая болтающиеся за бортом концы или ещё какие-нибудь «сопли».

Флотский этикет категоричен, как антураж великосветского бала. И свисающая с борта корабля ненужная верёвка, может вызвать такое же негодование, как и появление в дворянском собрании графа в смокинге, одетом на голое тело.

Но если, свои кранцы и всякие «огоны с коушами», составляющие несметное хозяйство боцмана, Эбёнс содержал в состоянии близком к идеальному, то швартовки «Махова» доставляли ему душевные муки.

Если на минуточку вернуться к вышеозначенному пианисту, то можно обнаружить определённое сходство, между исполнением концерта Шопена в большом зале консерватории и швартовой операцией эскадренного миноносца «Неустрашимый» в столице Северного флота. И то, и другое способно вызывать восхищение, гордость и аплодисменты. Причём, сдержанные, поскольку и почитатели классической музыки, и моряки люди воспитанные.

Это завораживающее зрелище: корабль, встающий к причалу, после дальнего похода. Величественная мощь эсминца, приближающегося к причальной стенке; экипаж в парадной форме, выстроенный вдоль борта; швартовые команды в оранжевых спасательных жилетах, заводящие швартовые концы; буксиры, деликатно помогающие большому кораблю; не громкие команды и доклады по трансляции.