Georg Tate - Когда твой Бог подобен Сатане. Лилиан

Дизайнер обложки Георгий Артурович Татевосян

Фотограф Георгий Артурович Татевосян

© Georg Tate, 2017

© Георгий Артурович Татевосян, дизайн обложки, 2017

© Георгий Артурович Татевосян, фотографии, 2017

ISBN 978-5-4485-8819-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я не стала глотать, потому что он так любит; не выпуская мои чистые волосы, провонявшие насквозь его сигаретами, Он закурил и, не выпуская дыма, прильнул к моим губам – так свершился мой первый поцелуй. Вы даже представить себе не можете, насколько я была счастлива. Ожидала этот миг каждый раз, когда он делал это со мной, а получила только на тридцать четвертый.

В тот блаженный момент последний вагончик с моей независимостью, окончательно отчалил от перрона моего сознания, напоминая о себе лишь гулким эхом где-то далеко-далеко и еле заметной вибрацией на рельсах-нервах. Можете считать меня бедной маленькой леди или просто шлюхой, но я все равно буду называть это любовью. Любовью к его горьким от сигарет губам, грубому голосу, торчащим венам и разным костям. Любовью к его обжигающе ледяному взгляду и самой красивой на свете улыбке, обнажающей острые клыки, хотя куда чаще он демонстрировал насмешливо невероятно красивую ухмылку с самыми милыми ямочки у уголков рта. И мне до фонаря, что мне 16, а ему 17.

Вы даже не представляете, насколько он идеален. Я никогда не встречала никого более справедливого, чем он: уверена, будь он нашим президентом, мы бы никогда не оказались в такой финансовой заднице и на пороге окончательного морального разложения. Когда ты рядом с ним, ты будто в его государстве – спокойном, тихом, мирном. Будто пространство вокруг нас превращается в огромную закрытую от всех непроглядную сферу, и лишь с его позволения, можно заглянуть в щелочку этого шара и увидеть там поистине прекрасный мир.

Когда он касается, тело покрывается мурашками, пробегает холод и выбрасывается адреналин в каждую клетку в таком невообразимом количестве, что энергия изнутри наполняет меня, исцеляя все раны, поглощая всё плохое, оставляя только прекрасное. Будто распуская цветы в моём каком-то внутреннем саду. И необходим он этому саду не меньше солнца. Нет. Он и есть. Моё солнце. Солнце, лучи которого так необходимы мне, что при долгой разлуке мои сады начинают увядать. Черт. Да что там, я начинаю увядать, засыхать от тоски, погибать. Умирать. И когда ты видишь привычные манеры, привычные движения, Родное тело, эти близкие тебе лучи солнца вновь, после долгой разлуки, это как капля дождя в пустыне – Самая Самая Лучшая.

Он творец, создатель своего мира, в который меня так быстро, словно водоворотом, втянуло. Всё, что бы он ни смастерил – прекрасно, и не важно что это: картина, изделие или очередной синяк, ушиб, подаренный мне. Однажды был синяк очень похожий на остров Мадагаскар или Испанию, очень мне нравился, хотя болел жутко, но он замазал его с бедра, затушив об мой «островок» сигарету.

Как было бы хорошо отправиться с ним куда-нибудь заграницу, даже не важно куда, лишь бы подальше от этого проклятого города. На самом деле, у меня самый обычный провинциальный городок, в его социуме всё до безумия просто: рождаешься в семье пьяни либо богатеньких лиц; если относишься к первым, то ни о каком детском саде речи быть не может, если ко вторым – топаешь в самый элитный в крае. В школе половина класса стоит, половина сидит, нет-нет, это не оздоровительная программа с конторными партами, просто столов не хватает, и одни сидят, другие стоят, конечно, вы уже догадались представители какой касты размещают удобно свои пятые точки. Богатенькие сматывались каждые выходные чёрт знает куда из города, а после девятого класса и вовсе пропадали, переезжали в район получше; что касается нас, мы просто гнили в этом городке дальше, прожигая положенный богами срок далеко не нам впрок.

Что касается принца, его нельзя отнести ни к тем, ни к другим, он что-то не из этого города, не из этого мира. Он не учился на момент нашего знакомства, закончил, но и не работал. Одежду он носил самую разную: и дешевую, явно купленную на рынке, и элитную от топовых фирм с такого же уровня качеством и ценами, хотя тогда я не особо разбиралась в моде и ценах на одежды, могу сказать только одно: что бы он ни надел, будь то хипстерский бабулин свитер или рубашку от Витон, оно выглядело идеально, будто сшито для него, для его плеч, фигуры.

Однажды, когда мы лежали и смотрели очередной скучный фильм, выбранный мной по просто понравившейся обложке диска, я водила пальцами по его венам на руке, они очень хорошо проглядывались под слоем бледной кожи, а особенно толстые выпирали настолько, что я могла чувствовать их с закрытыми глазами. Я водила от самых плеч до кончиков пальцев, поглаживая каждую, даже самую тонкую венку, касаясь губами очень-очень нежно каждого ответвления. Мне пришла в голову мысль, что все эти вены-ветви не сосуды вовсе, а дороги: маленькие венки-тропинки ответвляющиеся от средних вен, а те в свою очередь от самых толстых артерий-магистралей. Лёжа на нём, я слушала его биение сердца, такое успокаивающее, мы, как коты, синхронизируем свой пульс друг с другом, жизнь друг с другом. Каждый удар сердца отдавался вибрацией на его грудной клетке, разнося кровь по всему телу, и я чувствовала под пальцами движения этой жидкости в сосудах, словно это был не ток крови, а поток нескончаемых машин в каком-то огромном городе-миллионнике. Ах, как бы я хотела там оказаться со своим принцем. Я засыпала, и мне снилось прекрасное будущее нашего, не этого, прекрасного мира.

Я точно помню эту дату, двадцать третье июня, первый месяц долгожданного лета подходил к концу, мои родители в ночь снова не хило повздорили, сильнее чем обычно, гораздо сильнее. Наша семья и так была уже на грани нервного срыва, окончательного разрыва, хотя семьи-то тогда уже не было – каждый сам по себе – отец по слухам бегал к какой-то бабе, пил со своим «любовником» Валерой (это бабушка его так в шутку назвала, потому что он проводил там времени больше, чем с нами), мама работала на двух работах, и ей было совершенно не до моего воспитания, и тем более не до моей учёбы. Я очень чётко помню, как начинался этот распад нашего семейного союза: отец после работы начал пить, сначала слегка, исключительно для здоровья, затем умерла папина мама – одна-две рюмки превратились в половину бутылки, тогда же и начали появляться первые трещины в нашей общей вазе, что подарили в день свадьбы.