Елена Ворон - Лоцман на продажу

Снова прозвенел крик Лусии, на минуту оживил Замок. Змей мучает девушку, желая насладиться музыкальными звуками, заставляет кричать. Вчера он так же измывался над Эстеллой. Тупая тварь не догадывается, что проще заставить девушек петь…

Ингмар расстегнул бархатную куртку виконта, затем рубашку, обнажил грудь и правый бок. На месте нижних ребер лиловел большой, мягкий на вид бугор – след от удара Змеевой морды. С такими ранами не живут.

Рафаэль застонал, глянул на Ингмара с горестным удивлением. Происходящее было немыслимо, не предусмотрено, не предназначено. На глазах у всех умирал человек, который не должен умереть, которому предписано выручать плененную Змеем возлюбленную.

– Лоцман! – крикнул Ингмар. – Ло-оцма-ан!

По Замку покатилось эхо, и словно в ответ, опять закричала Лусия – призывно, жалобно. На террасу вихрем взлетела Эстелла, ахнула, увидев виконта.

– Лоцман, Змей тебя сожри! – рявкнул северянин, теряя последнюю надежду. Не может быть, чтобы их защитник отлынивал и прохлаждался в винных погребах, когда идет работа. Лоцмана в Замке нет.

Лусия завизжала, срывая голос, и Поющий Замок отозвался пронзительным эхом. Взревел обиженный Змей, и раздался истошный вопль девушки:

– Лоцман, миленький! Ло-оцман! А-а-а!

– Пой! – прорычал Ингмар, обращаясь к Эстелле. – Пой что хочешь!

Она вдруг нырнула в углубление под скамьей, на которой хрипел умирающий виконт, и выпрямилась с кувшином вина в руках. Ингмар выхватил кувшин, повернулся к Рафаэлю, а Эстелла сцепила руки, прижала к груди – и запела. Прозрачный звук высокого чистого тона поплыл над Замком, наполнил его переходы и закоулки, умножился и зазвенел ответным эхом, умиротворяя Серебряного Змея, отвлекая его от пленницы.

Придерживая Рафаэлю голову, Ингмар поил его целительным напитком. Лицу виконта возвращались краски, дыхание выравнивалось, лиловый бугор на боку опадал, восстанавливалась былая гладкость сильных мышц. Кувшин с целебным вином мог сотворить только Лоцман – значит, он все-таки появился. Слава Богине.

Эстелла продолжала петь. В богатом наряде, с самоцветами в замысловатой прическе, она выглядела красавицей. Благородный лоб, темные прекрасные глаза, тонкий нос, словно выточенный рукой вдохновенного мастера; лицо неожиданно сужалось к маленькому острому подбородку. Рот над треугольничком подбородка казался непомерно большим, однако за нежную улыбку этих свежих губ Ингмар был готов отдать полжизни.

Рафаэль отвел от лица кувшин, выпрямился, ощупал бок.

– Где он шляется? – В агатовых глазах загорелся гнев.

В колоннаде опять блеснуло солнце на стекле, затем от колонны отделилась светлая фигура и стала спускаться по боковой лестнице. Эстелла оборвала пение, а кругом зашевелились и начали удаляться еще несколько прежде незаметных фигур в маскировочных комбинезонах.

– Светлоликая, наконец-то! – вздохнула Эстелла, наблюдая их безмолвное движение. – Не знаю, кому как, а мне сегодня под объективами не по себе. – Лусия! – окликнула она. – Цела?

– Сейчас приду! – донесся ответ, и спустя минуту девушка в белом вынырнула из-под арки далеко наверху, пробежала по галерее и заторопилась вниз по лестнице. – Великая Богиня, что у вас стряслось? Уж думала, Змей меня насмерть удавит! А потом Ингмар стал орать как оглашенный, да еще песни всякие, а в сценарии ничего подобного… – Лусия пересекла террасу, подошла к виконту, который возился с пуговицами на рубашке. – Рафаэль, как вы? Больно было? Дайте, помогу, – она хотела пособить ему застегнуться, но поймала взгляд северянина и смутилась. Щеки залил неудержимый румянец, словно Лусию застигли за каким-то постыдным занятием.

Молоденькая девушка славилась крайней застенчивостью, и добивавшийся ее благосклонности виконт порой терял всякую надежду на успех. Ингмар усмехнулся, и его понимающая усмешка вывела вспыльчивого Рафаэля из себя. К тому же он вспомнил, что сгинувший Лоцман по сю пору не объявился, и взвился со скамьи.

– Где эта сволочь, я вас спрашиваю? Всю съемку, к змеевой матери, запороли; кто будет объясняться с Реж… – он осекся.

Тяжело, чуть враскачку шагая, по лестнице подымался Режиссер. Глаза из-под нахмуренных бровей смотрели сурово, выражение оплывшего, давно не бритого лица не предвещало легкого разговора. Впрочем, за минувшие шесть дней съемок никто из актеров ни слова от него не услышал, и прицепленный к поясу мегафон ни разу не был пущен в ход. Северянин и пленники Замка обернулись к Режиссеру, сдвинулись плечом к плечу.

Угрюмо выдвинув нижнюю челюсть, не разжимая губ, Режиссер вытащил из кармана штанов свернутые в трубку листки сценария, встряхнул их, разворачивая, и сунул Ингмару под нос.

– Читал я это; мы все читали, – признал северянин. – Но Лоцман не явился вовремя, а Змей так саданул Рафаэля, что… Вы же видели – он чуть не умер.

Режиссер подался вперед и хлестнул его листками по щекам. Ингмар отшатнулся, сжал кулаки.

– Это вы бросьте, – проговорил он, сдерживаясь. – Я был вынужден звать Лоцмана, потому что Рафаэль умирал.

Режиссер скривился, показывая, что ему плевать на доводы сорвавшего съемку актера.

– А почему вы начали без Лоцмана? – вступилась за Ингмара Эстелла. – Вы не имели права.

Режиссер разодрал один из листков пополам и сунул обрывок текста актрисе: тот самый эпизод, где ей предписано хлопотать над оглушенным северянином, а вовсе не петь, облегчая участь Лусии.

– Ну и что? Мне пришлось…

Режиссер сплюнул ей под ноги. Плевок попал на край подола, скатился по золотому шитью. Закусив губу, шагнул вперед виконт, и качнулся к Режиссеру северянин.

– Вон отсюда, – прозвучал над террасой властный голос. – Убирайтесь.

Тяжеловесный Режиссер неторопливо обернулся. Из боковой галереи появился Лоцман: лет двадцати трех, ладно сложенный, в черных штанах и куртке, в высоких ботинках. От природы смоляные, но уже порядком поседелые волосы были взъерошены, лоб прорезали две строгие вертикальные складки, на скулах остывал взволнованный румянец.

Охранитель мира сбежал по ступеням, остановился перед Режиссером.

– Убирайтесь, – повторил он. – Не наша вина, что так получилось. В следующий раз постараемся сыграть лучше.

У него был тонкий, одухотворенный профиль; однако стоило Лоцману повернуть голову, как лицо поразительно менялось, приобретая суровую резкость каменного горельефа. На левой щеке и нижней челюсти белел застарелый шрам, обрываясь в жутковатой близости от сонной артерии. Большие серые глаза, казалось, имели мягкое дно: как будто талая вода залила седой пепел. Сейчас эти глаза смотрели очень жестко.

Раздраженный взгляд Режиссера исполнился холодного уважения. Оглядев Лоцмана с ног до головы, Режиссер повернулся и неспешной, развалистой походкой двинулся прочь. Пятеро оставшихся на террасе наблюдали, как он спускается по лестнице: с марша на марш, с площадки на площадку, к ожидавшему внизу вертолету.