Александр Тихорецкий - Выстрел по солнцу. Часть первая

Как мимо вахтера стали проходить, тот в моего знакомца и вцепился: «Документ!» Папашка ему показал что-то бегло, так вахтер и обомлел. Поднялись ко мне на третий этаж, я своих выйти попросил. Те поворчали, конечно, но послушались. Ну, вот. Уселся я на кровать, папашке стул дал, а сам все гадаю, что за ксиву он на вахте предъявил? Ведь, вахтеры-то наши – народ ушлый, пуганый, липу в два счета разоблачат. Ну, думаю, сначала надо послушать человека, а уж потом и ясно станет, кто же он такой. А он раскрывает свой кейс, достает оттуда бутылку конька, шоколад, лимоны, будто знал заранее, как мы с ним встретимся.

– Наверняка знал, – вставил Ленский.

Силич бросил на него тяжелый взгляд.

– Это и я потом сообразил, – он невесело усмехнулся, – ну, а тогда плеснул он в стаканы и говорит:

«Выпей, Слава, потому что судьба твоя сейчас решаться будет. Хороший коньяк мыслительной деятельности способствует, а подумать тебе сейчас, ой, как надо будет». Выпили мы, конечно, в голове у меня зашумело, но я – ничего, держусь. Думаю, выбросить тебя, старый хрен, отсюда всегда успею. А он спрашивает у меня: «Знаешь ли ты, Слава, кто сейчас сидит перед тобой?» Я отвечаю, дескать, так и так, папа Аллы, моей хорошей подруги. Все так, говорит, да только я – генерал КГБ, вот мои документы, а ты, Слава, у меня в разработке…

– Так это твой тесть тебя же и завербовал? – Ленский даже подался вперед. – Лихо!

– Лихо, – эхом отозвался Силич. – В десять минут, скотина, сделал. Как орех щелкнул. Что ты здесь забыл, спрашивает. У тебя же аналитический ум, физподготовка, способности к языкам. Говорит, переведем тебя в другой ВУЗ, с моими связями это – раз плюнуть, а там – заграница, разведка, приключения.

Помнишь, как в песне Высоцкого: «И такое рассказал, ну до того красиво…». Через полчаса я совсем размяк, он вторую бутылку достал. Только с личной жизнью, говорит, тебе, Слава, разобраться нужно, непорядок там у тебя. Я кинулся про Аллу ему объяснять, что так, мол, и так, назад теперь не воротишь, а он мне строго: с Аллой, говорит, дело десятое, сами разбирайтесь. Хоть, я и отец, а только это – ваше личное дело. Я чуть не прослезился на этих словах, но он мне опять сурово так пальцем грозит. Я, говорит, о другом. Роман у тебя, Слава, с замужней женщиной, а это в разведке не приветствуется. Я давай ему объяснять, что разведется она скоро, будет свободной, и что отношения наши мы официально оформим, станем законными мужем и женой. А он головой качает и печально так на меня смотрит. Что еще, спрашиваю, что опять не так? А он, змей, ласково ко мне так подкатывает: «Такая жена чекисту не нужна, Слава. Ведь гулящая она у тебя». Я чуть было в морду ему не заехал, вовремя удержался. А сведения, спрашиваю, такие, откуда? Так и так, отвечает будущий мой тесть, попала твоя Светлана в поле зрения, когда ты был в разработке. Что, спрашиваю, гуляла и тогда, когда со мной встречалась? А у самого костяшки на кулаках побелели, так ударить мне его хотелось. Нет, отвечает, но вот летом, после вашей разлуки, была замечена с посторонними у той самой квартиры. Едва я совладал с собою. Ну что ж, говорю, она свободна была, вот и делала, что хотела. Но он ехидно, с подковыркой так улыбается, зараза. Ты, говорит, Слава, не понимаешь, о чем я говорю. А, может, считаешь себя уникальным каким-то. Ведь, она не только с министерскими крутила, она и вашим братом, студентом, не брезговала. Илюша Зарецкий знаком тебе? Наверняка, знаком. А вот снимки, говорит, если не веришь. И достает из кейса фотографии…

Все помутилось в глазах моих… Веришь, стакан лопнул в руке! Так и рассыпался в осколки! Закрою глаза, и вижу мою Свету и мажорика этого на нашей кровати в обнимку… Застонал я даже в голос, Жека, так плохо сделалось мне тогда! Растоптала она во мне святое, разорвала все по живому. Будто перед всем миром предала.

А тесть посмотрел на меня с сожалением, похлопал по плечу и говорит: «Времени тебе, Слава, неделя. Если в этот срок проблемы свои не уладишь, предложение мое, считай, аннулировано. Если помощь нужна, говорит, обращайся. Найти меня можно, сам знаешь, где».

Собрался – и был таков. А я остался сидеть один среди разбросанных фотографий. Смотрел я на них, смотрел и, помню, стало казаться мне, что это мечты мои лежат на полу. Такие же грязные, жалкие, черно-белые… Ну, я и давай их топтать, потом до мебели дело дошло. Друзья прибежали, остановить хотели, да где там. Разве меня остановишь? Прогнал я всех.

Долго сидел я так, один в пустой комнате. Пил коньяк и с ума сходил. И сошел бы, Женя, если бы не надежда. Как и тогда, весной, не верил я, что все может закончиться так глупо. Помогла надежда, спасла меня. Видишь, живой до сих пор, только помяло малость…

– А дальше что было? – тихо спросил Ленский.

– А дальше, дружище, поехал я к Свете моей, – Силич улыбнулся, и улыбка его показалась Ленскому тяжкой, вымученной судорогой, – прямо с утра поехал, назавтра. Пьяный еще, не проспавшийся, небритый. Свидание у нас назначено было, в квартире нашей. Приехал, захожу. Кинулась было она ко мне обниматься, а взглянула на меня, в лице переменилась. Что случилось, спрашивает, а сама потихонечку за стол усаживается. А на столе – шампанское, торт, апельсины. Я и забыл, что сегодня ее день рождения. Она, видно, праздновать готовилась, а тут я такой…

Всю дорогу речь готовил, и так, и этак выстраивал, а только на порог ступил, и все слова из головы вылетели. Стою, молчу, как когда-то, с ноги на ногу переминаюсь. Она тоже молчит, только на меня смотрит, спокойно так, выжидающе. Расставаться, говорю, с тобой Светлана Ивановна, пришел. Захотел в глаза напоследок посмотреть.

А она все так же спокойно мне: «А почему?». Ну вот, и что мне сказать ей в ответ? Правду? Слабаком я никогда не был, но только, как объяснишь ей все? Понес я чепуху какую-то про измены, еще что-то, а она подошла близко-близко и смотрит в глаза мне, бегает взглядом по лицу, словно ищет что-то. В последний раз тогда я лицо ее так близко видел. Все запомнил, все до последней черточки в себя вобрал.

Остановила она меня, рот рукой зажала. Потом снова на место села и вновь спросила: «Что случилось?». Если бы скандал устроила, бросилась на меня с кулаками, посуду побила, мне легче стало, ей-богу. А так, стою перед ней, весь – как на ладони, чувствую себя негодяем последним. Понимаю, лучше промолчать, уйти, а внутри что-то гаденькое, паскудное, словно привет из прошлого, так и елозит, так и подзуживает: «Спроси! Спроси ее! Пусть скажет!»

И надежда еще тлеет во мне, и обида, и ревность бушуют. Только теперь они еще и в злость перетекли. Вспоминать стыдно. Сейчас понимаю: вел себя, как самый настоящий палач, как сволочь последняя.

Не удержался я, спросил-таки об Илье Зарецком. Спросил, и из души моментально все вон вылетело, и злость моя, и обида, и ревность. Ничего не осталось, пустота одна. И тишина. И в этой тишине слова ее. Какой-то новый голос, незнакомый, надтреснутый. «Да, я была с ним».