Канта Ибрагимов - Прошедшие войны. II том

– Кесирт, ты здесь, я вижу тебя… Стой… Я иду, дорогая… Я не дам тебя в обиду, не дам… Успокойся…

Позабыв об обуви, Цанка полез в воду, перешел родник, с трудом взобрался на противоположный берег, подошел к месту, где подглядывал когда-то ночами за купанием девушки, где впервые ощутил яростное вожделение, нежную любовь, но не смог до конца насладиться, удержать в руках это счастье, это родное, милое существо.

– Кесирт, – тихо сказал он.

Кругом была тишина.

– Кесирт! – чуть громче позвал он.

Что-то в кустах шевельнулось, вновь замерло.

– Кесирт! – уже громко крикнул он – и вновь молчание.

Тогда не выдержал и заорал в полный голос:

– Кесирт!

«Кесирт, Кесирт… ирт… ирт», – разнеслось долгое эхо по горам.

Где-то рядом завыли волки, в селе жалобно залаяли собаки. Загадочно, лениво шептал старый родник.

Цанка сел на траву, обхватил руками колени, о чем-то думал, спина его судорожно дергалась – видимо, плакал. Проведя рукой по лысеющей голове, посмотрел вокруг:

– Кесирт, выходи, покажись, хоть на мгновение… Ты, видимо, не узнала меня… Да, я постарел, поседел, полысел. Многое пережил, но я тот же Цанка, твой Цанка… Это я, выходи… Ке-си-рт, – крикнул он и упал в высокую густую траву.

Пред его влажным взором открылось необъятное звездное небо. Долго любовался им Цанка. «Удивительное дело, и на Колыме, и в Индийском океане, и здесь на Кавказе это ночное небо одинаково… Как разнообразен мир на грешной земле, и как однообразно это вечное небо… Это говорит только о том, что где бы ты ни был, жить надо только по-человечески, несмотря на окружающую действительность и реальность.. Однако в мире столько противоположных сил, столько соблазна, интереса и слепого азарта, что тяжело удержаться, тяжело оценить трезво реальность, четко определить свои действия и цели, не ссылаясь на объективные обстоятельства, типа большевизм, война, голод, холод, любовь… Последнее – самое широкое по смыслу и самое узкое по результату. Потому что относится это и к Родине, и к матери, и к детям, и так далее, даже к женщинам, а, преломляясь через время и судьбы, отражается только в нас самих… Тяжело во всем этом разобраться и понять… Лучше не думать… А не думая можно жить?»

Так, размышляя о разном, лежал он очень долго. Наконец все мысли устремились к Кесирт. Цанке показалось, что он явно осязает запах ее сильного, стройного тела, что она здесь, что она вот-вот ляжет рядом и так же, как прежде, незаметно, по-кошачьи прильнет к нему, согреет тело, душу. В блаженстве он закрыл глаза, забылся, заснул. Сквозь сон он слышал, как умиротворенно пел родник давно знакомую мелодию счастья и покоя.

А перед рассветом на землю легла обильная роса, обдала холодом тело Цанка. Стало ему сыро, зябко, съежился он весь, свернулся в калачик. Было неуютно, противно, шум надвигающейся воды преследовал его. Ворочался он в ужасе, хотел бежать – не мог, холодный пот выступил на лице и по всему худому телу… И в это время перед ним появился Бушман. Лысина физика отражала фосфорно-зеленый цвет, очки блестели, во рту торчали всего четыре прогнивших зуба. Он смеялся с издевкой, манил к себе.

– Ну что, Цанка, добился своего, дополз до дома? И золотишко мое прихватил? Молодец! Умница! Я даже не ожидал от тебя такой прыти. Мечтал ты о своем Кавказе, о своем кладбище. Ну и что? Смерть везде одинакова… Думаешь, что тебе повезло? Ничуть. Еще не раз пожалеешь… Лучше бы со мной был, доплыл я тогда до берегов Америки. Ха-ха-ха… – разразился он смехом, вонючие слюни выплеснулись из его рта, маленькими капельками полетели в лицо Цанка. – А судьба у нас все равно одна, вот увидишь. Просто ты будешь мучиться больше, а казаться тебе будет, что это и есть жизнь, что это счастье, а кругом дети, родители, родные… Тьфу, – и он сплюнул, и снова полетели в Цанка капельки вонючей мокроты. – Что ты морщишься – чистоплюем стал?.. Понимаете, гордится тем, что один живой остался, радуется. А радоваться нечему. Жалко мне тебя, дурака. Будешь мучиться, страдать всю жизнь, бороться за эту кошмарную бытность… Послушай меня, бросай всё – пошли… Не хочешь, гад? Бросил меня, не спас… – злобно шипел в лицо Андрей Моисеевич. – Ну ничего, ты еще много намучишься, прежде чем тебя унесет твой родной родник. Ха-ха-ха… Да-да-да. Вот этот твой родник, твой любимый, твой родной. Все равно у нас одна судьба, и никуда от нее не денешься… Ты понял, Цанка? Я жду тебя и даже скучаю… Родной ты мне. Как я хочу с тобой поговорить, но мне некогда, светает… Мучайся на здоровье… Просто жалко мне тебя… Не забывай меня… Ха-ха-ха… А золотишко ты в землю правильно закопал. Оттуда оно и пришло к нам. От него счастья не жди. Ведь ты помнишь, сколько жизней из-за него погублено… Оказывается, не в золоте дело. Ну ладно, Цанка, прощай ненадолго… Принесет тебя твой родник к нам, хоть и будешь ты плыть всю жизнь против течения. Одна у нас судьба. Одна… Никуда ты от нас не денешься… Ха-ха-ха…

Цанка весь промок от холодного пота, ему было тяжело, страшно. Наконец он проснулся, вскочил, не мог понять, где он, и вдруг явственно услышал за спиной рев воды. «Потоп», – подумал он и, крича, бросился сквозь чернеющие заросли колючих кустарников.

В страхе, на бешеной скорости бежал он под гору, бежал долго, боялся смотреть по сторонам, бежал наугад, куда несли ноги. Бежал сквозь заросли и по открытому полю, бежал, не чувствуя усталости и земли под собой. Бежал бы далеко, безостановочно, но резкая боль кольнула в ступню, от нее он очнулся, можно, сказать проснулся, сел на землю, еле дышал, в висках бешено колотило, под ребрами что-то выпирало, тяжко ныло. Цанка провел рукой по ступне и ощутил обильную влагу, поднес к лицу ладонь – чернота. Вид крови окончательно привел его в сознание, он огляделся. Светало. Чуть-чуть стыдливо забрезжил рассвет. Громадными великанами выступили на небосклоне очертания темных горных склонов. Легкий прохладный ветерок подул с гор, освежил мир утренней новизной. Было тихо, печально, одиноко. Цанка достал папиросы, с удовольствием закурил. От вчерашней водки во рту стояла горечь, давила непонятная досада. Он все еще не мог избавиться от сновидения. Наконец с трудом встал, обматерил Бушмана и пьянку, долго кашлял, кряхтя собрал противную слизь во рту и смачно, от души сплюнул. После этого, хромая, медленно побрел обратно к селу. Не доходя до родника, остановился в нерешительности. Какой-то страх или суеверие держали его. С трудом он преодолел себя, медленно пошел к роднику. Шум воды казался ему зловещим, угрожающим. «Неужели это мой родник?» – думал он.

Весь дрожа, он подошел к самому берегу, заглянул вниз. Уже рассвело, и по узкому каньону весело перегибаясь, неслась вниз прозрачная, бурлящая жизнью и молодостью вода. Цанка глубоко вдохнул, улыбнулся, посмотрел в удовлетворении по сторонам и бросился вниз к воде. Раздевшись, долго с наслаждением плескался, брызгался, кричал, пел песни.