Канта Ибрагимов - Прошедшие войны. II том

– Он здесь! – вдруг услышал Цанка голос брата.

На берегу собралось много родственников, односельчан.

– Ты что здесь делаешь? – озабоченно спросил Басил брата.

– Как видишь, купаюсь, – смеялся Цанка.

– А до этого где ты был?

– Купался.

– Где?

– Здесь.

– Ну ладно, вылезай, пошли домой.

– Нет, пойдем на кладбище, я еще там не был.

– Нам на работу идти надо.

– Какая работа?! – кричал весело Цанка.

– Ну и напился, – шептали люди.

– Так ведь только что мы здесь проходили, и его не было.

– Да ладно, пошли – спать хочется.

В тот же день после обеда, когда Цанка с женой остались одни, Дихант осторожно, как бы прицениваясь, сказала:

– Раньше ты с Кесирт пропадал ночами, а теперь что за сучку нашел?

Вымолвила все это скороговоркой, а сама смотрит боязливо на реакцию мужа. Лень было Цанке вступать в конфликт с женой, да и не хотелось себе настроение портить, вымотала его прошедшая ночь, истощила поганая. Ночью, в постели, Дихант стала жаловаться мужу на свекровь, деверя, золовку. Говорила, как Табарк отдает последнее своей замужней дочери. Как бесстыжая Келика каждый день уносит то яйца, то сметану, то муку. Слушал все это Цанка, молчал, знал, что нельзя этого позволять, но неохота было кричать, вновь воспитывать жену. А Дихант, почувствовав слабинку, шла все дальше и дальше, в конце концов стала допытываться, что он запрятал в курятнике, сколько привез денег и почему все оставил у матери. Стерпел Цанка, уступил еще одну позицию, поддался нехотя ее болтовне, однако в руки жены ничего не отдал, молчал, скрежетал зубами.

На следующий день Цанка собрал всех родственников, щедро стал их одаривать. Особое внимание уделил матери, Келике и Басилу. Дал всем большие отрезы ткани, да еще денег в придачу. Радовались мать с сестрой, плакали, целовали его. А Дихант в это время ходила темнее тучи, надулась, к детям без причины приставала, кричала, гремела посудой. Ночью ругала мужа:

– Ты что это расщедрился, как купец! Сами нищие, еле концы с концами сводим. Вон я голая хожу, дети разутые, раздетые, а ты совсем из ума выжил… Что мы есть зимой будем? Ты о детях подумал? Думаешь, они тебе спасибо скажут? Не дождешься. Посмотри, крыша совсем худая, соломенная. Вон у твоего друга Курто дом новый, крыша железная, а работа какая! А ты как был без штанов, так и помрешь голым. После твоего ареста я самое ценное продала – свадебное платье. Это ведь последняя память моя об отце и братьях была, а я не пожалела – продала. Всю зиму на эти деньги жили. Так ты думаешь, твои родственники это поняли или спасибо сказали? Даже не вспомнили. А ты совсем очумел.

Снова промолчал Цанка, лег спать безмолвно.

А наутро вышел во двор и сказал громко:

– Пойду-ка я на кладбище, почищу могилку отца, сына, Кесирт.

– Чего? – вскричала Дихант, подбоченилась, надулась, встала в угрожающую позу.

– Ты поменьше кричи, – говорил строго Цанка, пытаясь скрыть усмешку в глазах, – бери-ка мотыгу, пойдешь со мной.

– Ха-ха-ха, – засмеялась злобно Дихант, брови сошлись у нее на переносице, глаза сузились, мгновенно налились кровью. – Ты что, ненормальный? Ты думаешь, я буду ухаживать за могилкой какой-то сучки?

Она еще что-то хотела сказать, но хлесткий, со всей злостью нанесенный удар мужа опрокинул ее навзничь. Она хотела встать и закричать на всю округу, но увидела перед собой дикое, свирепое лицо. Цанка колотила нервная дрожь – задуманная игра в мгновение переросла в реальность, незабытой злобой отозвалась в сознании.

– Ты пойдешь, пойдешь, свинья, пойдешь как миленькая… – с широко раскрытыми глазами шипел он в ее лицо. – Я тебе докажу, что моя жена не сучка и не дрянь, а ты, выросшая на дармовых харчах, – скотина недобитая… Вставай, бегом. Уберешь все кладбище, а после этого я выгоню тебя из своего дома, как последнюю тварь… Вперед на кладбище! Быстрее!

Вечером Цанка после долгих уговоров матери и брата все-таки позволил жене вернуться в дом к детям. Закуривая папироску, как бы нечаянно бросил брату:

– Может, на два-три месяца хватит этой профилактики, а вообще-то надо хотя бы раз в месяц… Любят они это дело.

Басил засмеялся, хотел что-то спросить у брата, однако в это время из-за угла послышался стук копыт, показался милиционер Тимишев Бекхан.

– Совсем опаскудился наш сосед, – тихо сказал Басил брату.

– Еще бы, работа у него такая, – ответил Цанка.

Всадник подъехал вплотную к братьям, не сходя с коня, сухо их приветствовал, после чисто ритуальных вопросов о житье и бытье наказал старшему Арачаеву завтра же ехать в Ведено и стать на учет.

– Ты что это явился? – крикнул ему зло Басил. – Не видишь, что Цанка только вернулся, дай человеку отдохнуть, прийти в себя.

– Таков порядок, – сухо отреагировал Тимишев.

– Какие у вас порядки? – сделал шаг вперед Басил, еще что-то хотел сказать, но Цанка резким жестом остановил его.

Эта сцена ему была знакома: он вспомнил, как тот же Тимишев приходил к его дяде Баки-Хаджи и как так же возмущался младший Косум.

– Когда надо стать на учет? – спокойно глядя в глаза милиционера спросил Цанка.

– Положено в течение трех дней. Они прошли. Так ты хотя бы завтра пойди, а то могут быть неприятности.

– Да, ты этому научился, – прошипел зло Басил.

– А почему в Ведено? – пытаясь перебить брата, спросил мирно Цанка.

– Теперь мы в Веденский округ входим, – ответил Бекхан, дернул легко поводья. – Комната номер девять, – сказал он, уже находясь спиной к братьям.

– Мразь большевистская, – бросил ему вслед Басил.

Цанка вновь одернул резко брата.

– Ты уже не маленький и видишь, что творится вокруг, придержи язык.

– Да пошел он…

– Замолчи, дурак, не хлебнул ты горя… И не дай Бог… Пошли к матери.

К обеду следующего дня Цанка был в Ведено. Райцентр преобразился. Насильно выселив из домов людей, сделали широкую площадь, построили несколько казенных двухэтажных однотипных домов, поставили памятник Ленину, повесили огромный транспарант о светлом будущем. Тут же вокруг площади напротив райкома и исполкома строили большой универмаг, дом культуры и столовую. Сбоку в тени райкома стояли темные здания НКВД и ГПУ, между ними ютился комитет комсомола.

Было жарко, душно. Кругом лежала пыль, грязь. Около исполкома на привязи стояло несколько унылых, облепленных мухами лошадей. Чуть в стороне, в тени ореха и тутовника, виднелось несколько бричек местного начальства, на самом почетном месте стоял черный блестящий автомобиль. Людей практически не было – все попрятались от зноя.

Цанка медленно подошел к зданию милиции, вытер рукавом пот с лица, огляделся. Кто бы знал, как тряслись его коленки, как он боялся и переживал! Познал Цанка, на своей шкуре испытал всю коварность и бесчеловечность этих органов.