Ольга Савельева - Попутчица. Рассказы о жизни, которые согревают

Мой муж любит часы. Разбирается в них, отслеживает новинки, коллекционирует особенно понравившиеся экземпляры, увлеченно рассказывает «часовые байки».

– Ты замечала, – не скрывая восторга, говорит муж, – что в рекламе часов всегда время стрелок установлено на 10:10?

– Нет, не замечала, – удивляюсь я.

– О, этому есть десяток объяснений. И заговор масонов, и что V – виктори – победа, и самое похожее на улыбку время, и…

Муж продолжает рассказывать. Я слушаю вполуха. Он любит часы как аксессуар, а не как воплощенное в минутах расстояние жизни. Время он безжалостно транжирит. Всегда откладывает решения на последний момент, часто срывает сроки и при этом носит на запястье часы – символ убитого времени. Мне тревожно, когда я замечаю очередные не замеченные им, убитые сутки. В этом мы кардинально разные. Время – главный повод наших ссор. Я всегда пытаюсь реанимировать его умирающий день, вдохнуть жизнь, смысл, чтобы он прошел не зря.

– Позвони сейчас, реши сейчас, выясни, – прошу я.

– Завтра решу, – говорит муж, прячась в кокон прокрастинации. – Я устал сегодня…

День умирает на моих руках, я физически страдаю. Но секрет семейного счастья – не ждать от человека того, что он не может тебе дать.

Надо принять. Из кошелька времени моего мужа беспрестанно сыпятся монетки дней, но я не могу остановить эти потери. Он может, но он должен захотеть. А я могу смириться или уйти. Мой выбор – остаться и подставлять ладони под его монетки-песчинки. А вдруг удастся хоть что-то удержать?

Муж часто дарит мне часы, но я их не люблю. Точнее, не так. Я не люблю аксессуары, а время можно посмотреть и на телефоне. Зачем часы? Но он дарит то, в чем разбирается и что любит. Я хотела потренировать мужа в искусстве любви.

«Дарить нужно то, что любит тот, кому ты даришь, а не то, что любишь ты», – хотела сказать я. Но не успела.

– У меня для тебя сюрприз, – сказал муж с загадочным выражением лица.

Я собиралась на лекцию, только надела новое желтое платье и мысленно вздохнула: «Наверное, опять часы!»

Муж протянул мне футляр. Я открыла. Внутри были красивые женские часы с желтым кожаным ремешком. На циферблате был нарисован Маленький принц. Я открыла рот, чтобы произнести заготовленный текст, но он меня опередил.

– Я видел, что ты купила желтое платье. Мне кажется, к нему идеально подойдут эти часы… И на них – смотри – Маленький принц…

Я была тронута и не стала ничего говорить мужу, кроме нежного «спасибо». Потому что я подумала: а вдруг он лучше меня знает, что мне надо? Ему видней со стороны. Я люблю фразу Маленького принца: «Взрослые очень любят цифры. Когда рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не спросят о самом главном. Никогда они не скажут: «А какой у него голос? В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек?» Они спрашивают: «Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько зарабатывает его отец?» И после этого воображают, что узнали человека».

Подозреваю, что про самих себя эти взрослые также мало осведомлены. Они воображают, что знают себя. А на самом деле не знают.

Я смотрю на замечательные часы с Маленьким принцем. Они показывают мне не время, а любовь. Показывают, что муж любит меня, думает обо мне и хочет порадовать. Чудесные часы. Муж, мой Маленький Принц, в ответе за меня. Это и есть любовь…

С того момента я взяла за правило носить часы. Почти всегда. Потому что ношу на руке не аксессуар, а любовь и нежность, упакованную в циферблат. Так вот в последний месяц, тот самый, что я не живу, а жду, на мне останавливаются все часы. Я надеваю их на руку, сверяю время, а через десять минут замечаю, что время не изменилось.

Одни, вторые, третьи… И даже желтые, любимые, с Маленьким принцем. Мистика. Может, я ведьма… Но я думаю, что на самом деле мои часы просто чувствуют меня лучше людей. Они тоже не живут и не идут. Пока. Они понимающе замедлили ход и идут на месте. И вместе со мной просто ждут, когда выздоровеет моя дочка…

Когда она подрастет, я прочитаю ей Экзюпери. И в знак того, что взрослые – это маленькие дети, я подарю ей мои любимые часы с Маленьким принцем на циферблате.

Валера – боксер. И собака у Валеры – боксер. Зовут Гвоздь, потому что ему плевать на правила. Гвоздь живет у Валеры. Иногда у Гвоздя бывает такое страшное выражение морды, что мне становится очевидно: это Валера живет у Гвоздя, а не Гвоздь у Валеры.

Валера вечером гуляет с собакой. Я вечером гуляю с детьми. Про других собачек я говорю дочке: «Смотри, Катюня, собачка лает «гав-гав». Хочешь погладить?»

Про Гвоздя я так не говорю.

Валера похож на своего питомца. Он суровый, как Гвоздь, только без слюней. Мы живем в одном доме, но в разных подъездах. На Пасху я пыталась с ними подружиться. Хотела угостить Валеру куличом. Сказала ему:

– Валера, Христос своскрес.

Валера тяжело посмотрел на меня так, как Гвоздь смотрит на любимый мяч, подранный до дыр, и ответил четко и по делу:

– Знаю. Поздравляю.

Я хотела объяснить Валере, что Христос воскрес не только у меня, а у всех, и даже у Валеры, но не стала. Про пасхальные яйца, которыми нужно стучать друг об друга, даже не заикнулась. Валера слишком буквален и прямолинеен для этой информации.

Валера тренирует Гвоздя злобно, но по-дружески. Учит его злости. Накачивает ненавистью. Команды «Сидеть!» и «Встать!» выполняем всем двором.

– Вот мяч, Гвоздь! Мяч – это большой кожаный пузырь. И ты, Гвоздь, большой кожаный пузырь. Фас, Гвоздь, фас!

Однажды мой сосед по имени Иван Васильевич делал ремонт. С восьми утра до 23 вечера. Штробил, сверлил, стучал, громыхал. Выходные его не останавливали. «На проклятом острове нет календаря, ребятня и взрослые пропадают зря». Я позволила себе сделать замечание Ивану Васильевичу. Встретила его во дворе и попросила шуметь в установленное законом время. У меня был маленький ребенок, и я боролась за право спать по субботам хотя бы до девяти.

Иван Васильевич громко и визгливо объяснил мне, что я курица, мои цыплята для него чужие и мои проблемы ему неинтересны, а деньги в своем кармане интересны, поэтому если я не могу потерпеть, то могу смело переезжать.

Иван Васильевич громко и унизительно кричал на меня на пятачке двора, доступном для обзора всему дому. Я растерялась от чужой наглости, выпяченной так бесстыдно, и понуро молчала. Со стороны мы выглядели как отец и дочь, которая принесла в подоле.

Я отошла в сторону, присела на скамейку, готовая заплакать. Меня оглушили наглостью, а муж на работе и защитить некому.

– Хочешь, мы его накажем? – спросил Валера, внезапно возникший передо мной. У него играли желваки. Гвоздь тяжело дышал рядом, готовый к мести.