Павел Астахов - Простые чудеса

Светлана ходила на занятия, а перед этим в храм и молилась, молилась, молилась всем святым и Пресвятой Богородице. Молилась отчаянно, со слезами. Никому об этом не говорила и страдала от безысходности своего положения. Ведь элементарное нынче УЗИ в те годы невозможно было сделать даже в московских районных поликлиниках, что же говорить о периферии. Вот и уповали мы друг на друга и Господа Бога, пока еще не осознавая, насколько Он милостив и всемогущ и что каждую ниточку человеческой судьбы держит в своем клубке мироздания.

Началась летняя сессия в институте и на мою любимую супругу – студентку математического факультета педагогического института – свалились академические заботы. Я тоже сдавал экзамены, но не был на сносях и не выслушивал от загнанной жизнью врачихи и мамы, ярой коммунистки, страшилки о «проблемных беременностях», «мертвых плодах», абортах и выкидышах. Не вмешиваться в этот процесс я не мог, поэтому, сцепив зубы, терпеливо разбирался с врачом Геннерт.

И во время каждого экзамена я старался быть рядом со Светланой. Просто дежурил в коридоре. Беременность действительно протекала очень тяжело с самого начала. Когда в очередной раз ей стало дурно и она попросилась выйти в туалет, «заботливая» преподавательница математической физики заставила сдать листок с ответами и вытянуть новый билет. Пришлось мне вмешаться. Внимательно и сосредоточенно выслушав меня, училка задумчиво протерла очки и, покачав головой, ответила:

– Да-а, сложное положение. Беременность… Наверное, это хорошо. Ну, так я могу помочь вашей жене!

– Спасибо вам огромное! Я не знаю, как вас благодарить! Я был уверен, что вы как женщина ее поймете и поддержите… – искренне обрадовался я такому удачному повороту и доброте этой с виду черствой математички.

Но она неожиданно превзошла даже докторшу Геннерт в своей фантастической «гуманности»:

– Конечно, конечно! О чем тут можно говорить! Я же тоже женщина и понимаю, хотя у меня детей и нет… Ну так вот, я помогу вашей жене. Давайте мы ее экзамен перенесем на более поздний срок. Пусть спокойно берет академический отпуск и идет себе рожает. А потом восстановится и продолжит обучение…

Я от удивления и этой геометрической прямоты застыл с открытым ртом. Но тут же выпалил:

– Погодите! Какой академический отпуск? Она же училась целый год и сдает вам экзамен. Предмет она прекрасно знает. И выходит из аудитории не для того, чтобы списывать, просто ей реально это требуется! Понимаете, вы?!

– Да-да. Конечно, понимаю. Потому и даю ей возможность заново подготовиться и ответить. Если ее затошнило от выбранного билета, так пусть освежится и возьмет другой… А лучше, конечно, ей сейчас вообще не сдавать экзамены, а сделать перерыв в учебе. А то просто мучение на нее смотреть!

Эта странная, неэмоциональная, анемичная женщина непонятного возраста вовсе не шутила. Она просто так думала, работала, жила. Кроме ее матфизики у нее, видимо, ничего святого в жизни не было… Возможно, я заблуждаюсь, да простит меня Господь, но я не мог и не могу ее понять до сих пор. Жаль ее, но в тот момент мне было важнее сберечь свою жену и нашего ребенка. Светлана собрала все свои силы и с третьей попытки сдала экзамен. Но к тому моменту ее состояние еще ухудшилось.

Показатели анализов давно сползли в «красную зону» риска, где начиналась сплошная полоса скорби и страданий… По таким показателям «самая человечная в мире» советская медицина и ее проводники в женских консультациях, типа докторши Геннерт, рекомендовали только одно радикальное средство – «искусственное прерывание беременности», то есть аборт…

Как водится, вокруг Светланы сразу зашевелились сердобольные участливые родственницы и знакомые, их подруги и подруги их подруг, которые охали-ахали и тоже советовали «соглашаться с врачом». Никакой поддержки, понимания, помощи. Казалось, и Господь не слышит молитвы моей несчастной жены, но это было глубочайшим заблуждением по нашему невежеству. Господь сострадал нам и поддерживал, и звал нас в храм. Звал всеми возможными способами и средствами. А мы, как слепые котята, тыкались во все углы, ломились в открытые двери и не находили ответов. Только Светлана моя, человек очень интуитивный, постоянно ходила в храм, молилась и подавала записочки. Конечно, этого было недостаточно, но даже эту малую жертву принимал наш любящий Господь и помогал нам.

Осознание этого пришло позже, а пока ситуация становилась критически опасной. Моя бедная измученная экзаменами и назиданиями «опытных женщин» жена была на грани нервного, психического и физического истощения в тот момент, когда у нее внезапно открылось кровотечение и вызванная «скорая» увезла ее в городскую клиническую больницу № 29 имени Н. Э. Баумана на Госпитальной площади в Лефортове. Узнав об этом, я помчался со своего экзамена в отделение гинекологии. Перескакивая через три ступеньки, взлетел на четвертый этаж, который более напоминал не отделение для будущих матерей, а ободранную казарму стройбата.

Первым в коридоре мне попался очень странный субъект – здоровенный бритый наголо детина в рыжем клеёнчатом фартуке и зеленых бахилах. Рукава халата закатаны, а руки были в резиновых перчатках.

Самое ужасное то, что его фартук, перчатки и бахилы были перемазаны густой бурой кровью. Даже в мясном отделе гастронома такой внешний вид напугает взрослого, видавшего виды мужика. Здесь же, в специализированном гинекологическом отделении для будущих мамочек, имеющих проблемы с вынашиваемостью, он выглядел чудовищем. Женщины, вышедшие в коридор, заметив его, моментально скрывались в своих палатах. Мужик неторопливо шествовал по коридору и улыбался. Казалось, что он даже наслаждается своим отвратительным людоедским видом.

Возможно, это был неплохой, любящий свою работу и семью специалист. Возможно, он помог многим будущим матерям обрести свое материнское счастье… Возможно… Но в тот момент он был ярким воплощением настоящего коммунистического отношения к женщине-матери. Не того плакатного воплощения, с лозунгами о величии женщины-матери, начале жизни и воспитании здорового поколения, которое с утра до вечера насаждалось нам мощной советской пропагандой, а именно сущностного отношения к женщине как к главному «производителю» здорового поколения строителей коммунизма. И как следствие – беспощадного отторжения всех возможных отклонений: от особенных деток до «проблемных беременностей».

Для первых – лучшие советские специнтернаты по типу колоний для психически неполноценных, для вторых – работающий в три смены конвейерный абортарий.

– Здрасьте! Кого ищем? – остановил он меня.