Елена Селестин - Свидетель Пикассо

Саб так и стоял около своего чемодана. Над камином заискрилось большое зеркало в широкой позолоченной раме, он шагнул вперед и тут же чуть не упал, наступив на огрызок яблока. По полу почти равномерно были разбросаны окурки и другой мусор.

– Так я теперь живу. – Пабло присел на стул и стал гладить собаку. – Давай быстро поедим, и нам с тобой надо выйти с Эльфом. Ты ведь голоден?

Саб пожал плечами: он был голоден и устал. Снимать влажное пальто в холодной квартире не хотелось.

– Здесь теперь моя спальня, раньше в ней спала «она» со своими финтифлюшками, – махнул Пабло в сторону широкого дверного проема. – А тебе я приготовил отдельную комнату, пойдем покажу.

В конце коридора была небольшая кухня, загроможденная утварью, и рядом узкая комната с окном, там помещались небольшая кровать и шкафчик. Саб догадался, что это каморка прислуги.

– Здесь спала кухарка, – подтвердил Пабло. – Ее хренова кухарка, готовила только то, что мне вредно, мечтала, чтобы я окочурился побыстрее. «Она» забрала эту дуру с собой. Сейчас мне одна старая дама приносит суп и продукты, но не живет здесь. Я никого не хотел видеть, никого не мог выносить! Кроме тебя! И вот решил, что, если бы ты приехал с женой, вы могли бы здесь пожить.

Вдвоем вообще невозможно было бы здесь поместиться, но Саб промолчал; ему было страшно представить, что сказала бы его гордая жена, предложи он ей поселиться здесь в комнате кухарки. Вслух он сказал:

– Хорошо. Могу помыть руки? – В конце концов, неделю можно здесь пожить, важно только то, что он будет рядом с Пабло. Какой, в самом деле, материал для книги: они будут беседовать каждый день.

– У тебя здесь отдельный туалет, из коридора, и в кухне есть кран. А большой умывальник и ванна – они там, рядом со спальней. Тебе нравится? – Не интересуясь ответом, Пабло стал рассматривать пакеты с едой на кухонном столе. – Я камин не разжигаю, может быть, по ночам и прохладно бывает, но так полезнее для здоровья. И я отдам тебе одеяло, не волнуйся.

– Я не волнуюсь, – Саб был обескуражен увиденным.

– Давай поедим, – снова предложил Пабло. – Вот сыр она принесла, зелень, лук. Суп остыл, подогреем? Надо бы кастрюлю найти… ты видишь подходящую кастрюлю? Один я привык есть в городе, но раз мы теперь вдвоем, предпочитаю твою компанию… Мне много надо тебе рассказать, посоветоваться. Так, как думаешь, эти миски чистые? «Она» еще и всю приличную посуду забрала, так что прости.

Они кое-как накрыли стол, вернее, часть большого стола в гостиной. Собака вернулась из спальни и наблюдала, потом устроилась у ног хозяина. После тарелки теплого супа Саб согрелся. Теперь все казалось ему восхитительным: то, что они вдвоем могут провести какое-то время в удивительной квартире в центре Парижа, и то, что Пабло нежен с ним и совершенно откровенен, как ни с одним человеком в мире.

Они сразу заговорили о тайне Пикассо.

– Значит, у тебя маленькая дочка! – Поднял Саб свой стакан с вином.

– Ей два месяца исполнилось, такая крепенькая, знаешь, очень красивая. Недавно крестили ее. Давай за здоровье малышки.

– Счастливый молодой отец! Ты не написал – как назвал дочь?

– Мария-Кончита. Мы зовем ее Майя, а ее второе имя – Кончита, – повторил Пикассо и отвернулся со вздохом. – В том-то и дело… из-за этого я перестал писать картины. – Пабло выпил вино залпом и громко стукнул кулаком по столу. Собака гавкнула. – Спасибо, что приехал, потому что я ни с кем больше не хочу это обсуждать. Абсолютно.

– Я думал, ты не работаешь из-за вторжения. Из-за печатей этих, – кивнул Сабартес на лестницу, ведущую наверх, в мастерскую.

– Ха, если бы приспичило, плевал бы я на них! Они же не догадались приставить к моей мастерской солдата с ружьем, жалкие кретины. И вообще, я могу работать хоть на полу или в сортире. Просто теперь я поэт! Ладно, псу давно пора гулять, пойдем. По крайней мере, теперь ты у меня появился, родная душа.

Саб согрелся после еды и вина, ему совсем не хотелось на улицу под ноябрьский дождь. Но пришлось подняться и накручивать на шею шарф. Все-таки Франция – холодная страна, хорошо, что он привез свои старые теплые вещи.

Вышли с черного хода, дверь туда вела из кухни. Спускаться в темноте по узкой лестнице, заставленной сломанной мебелью, при свете карманного фонарика было очень неудобно, Сабартес боялся загреметь вниз по крутым ступенькам, да и пес то и дело застревал, тыкаясь в старое кресло или абажур. Пабло объяснил, что так надо потому, что «она» теперь живет неподалеку и часто стоит напротив подъезда, чтобы сказать какую-нибудь гадость.

– Не хочу, чтобы «эта» знала о твоем приезде, следит ведь за мной, делать ей нечего, – сказал Пабло и выругался. – Каждый день торчит под моими окнами, ненормальная.

Выйдя из двора окружным путем, они вскоре оказались на набережной и пошли вдоль Сены. Пикассо начал тихо:

– У меня была сестра. Не Лола, которую ты знаешь, а еще одна, Кончита, на шесть лет меня младше. Такая красивая! Очень веселая. Мы тогда переехали из Малаги в Ла Корунью, и мне исполнилось четырнадцать. Значит, ей было восемь. Зимой Кончита заболела дифтеритом. Там климат поганый, вечные ветра и холод, а в Малаге, где мы выросли, было ведь тепло круглый год, может быть, от этого она и заболела. В общем, к Рождеству Кончита совсем ослабла, все за нее испугались. И я тоже… я так боялся потерять мою любимую сестренку, что заключил свой собственный договор с Богом…

Иногда Сабу казалось, что друг вот-вот расплачется, но Пабло лишь замолкал надолго, и тогда они шли рядом, молча, глядя на бегущую впереди собаку. Люди им встречались редко.

– Я стал торговаться с Создателем, был готов на что угодно, лишь бы не потерять Кончиту. Пообещал Ему, вернее – поклялся, что если Кончита выздоровеет, то больше никогда… – голос Пабло стал тихим, – никогда не возьму в руки ни кисть, ни карандаш, – пробормотал он скороговоркой, – что абсолютно добровольно пожертвую своей главной страстью – рисовать, писать маслом, лепить! Ради жизни любимой сестры. Может быть, именно на Рождество я и поклялся. Кончита угасала, а я страдал, страдал от двойственности: я страстно мечтал, чтобы она выздоровела, чтобы снова позвала меня, целовала, играла со мной. Увидеть ее глаза. Господи, какая она была хорошая, ты не представляешь! И в то же время мне страшно, как всегда, и даже еще сильнее, хотелось рисовать! Иногда мучила подлая мысль о том, что если будет жива и здорова, если останется жива моя Кончита! – то сам я стану навсегда несчастным! Эта мысль вообще мне не давала покоя, я и во сне об этом думал. Клянусь тебе, даже во сне…

Послышался всхлип. Некоторое время они снова шли молча, потом Пикассо громко высморкался.

– Ее не стало недели через две. Я рыдал, и так сильно страдал, ты не представляешь. Меня мучила совесть, жестоко! Прямо когтями рвала душу. Даже матери я никогда не признался, что иногда думал, что это я убил… Кончиту. Я сам! Да! Потому что хотел рисовать. Ничего не мог с собой поделать!