Елена Селестин - Свидетель Пикассо

– Покажи хоть что-нибудь! Это как оказаться рядом с сокровищем и не иметь возможности его рассмотреть, – взмолился Саб.

– Да ладно! Ты что, картин не видел?

– Но это – твои! Ты великий художник.

– Сам написал мне, что если я захочу, то могу стать таким же великим поэтом, – буркнул Пабло. Саб не писал такого, но смолчал.

Он осторожно подошел к столу и взял в руки картон небольшого формата. В темноте невозможно было рассмотреть его подробно, у Саба было ощущение, что он держит в руках яркий детский рисунок.

– Посвети сюда. Это твое? – спросил он.

– Нет – твое. Забыл, что ли, в чью мастерскую забрался?

«Он же сам меня притащил», – удивился Саб, ему было плохо видно, но выпускать из рук картину не хотелось.

– Я же не знаю вообще, как ты стал писать в последнее время, – оправдывался Саб. В свете фонарика было видно, что изображено то ли животное, то ли детская игрушка золотистого цвета.

– Это новая работа?

– Тут подписано: Динар, 1928, август. Значит, написал семь лет назад. Это и есть моя, ну, моя женщина, мать Майи-Кончиты.

Пабло ни разу не назвал имя молодой любовницы. «Не доверяет все-таки? В чем тогда смысл нашего общения, какова цена его откровенности, если он боится произносить при мне имя любимой женщины?» – расстроился Саб.

– Пабло, я так ничего не вижу, – пожаловался он. – Пойдем вниз. Или вернемся сюда днем, если хочешь.

Пабло, будто почувствовав обиду Саба, подошел ближе и направил фонарик на картину.

– Мы в то лето с моей бывшей и сыном поехали отдыхать в Динар, а рядом был спортивный лагерь для… для девушекспортсменок, и она была там, мы до этого мало встречались. Но в Динаре на пляже мы с ней оба стали словно одержимыми, так хотели друг друга.

– Ясно! – Сабу стало смешно: Пикассо хочет выговориться, но говорит про одну свою женщину «она», про другую тоже – «она», а его собеседник должен догадываться, какую именно он имеет в виду. Ну пусть, в конце концов, важнее всего, чтобы Пабло стало легче.

– Да. Мы встречались на пляже в кабинках для переодевания. Ухххх, ты не представляешь, что это были за дни. Я помолодел на двадцать лет, точно, – увлекся воспоминаниями Пабло.

На картине изображена была фигурка, напоминающая детскую игрушечную лошадку. С черным ключом – в лапке? В руке? В образе читались наивность и решительность одновременно. Фантастическая фигурка целеустремленно поднималась по желтым ступеням к некоей двери того же цвета, намереваясь проникнуть туда с помощью яркого черного ключа, несоразмерно большого. И еще: бледный золотистый окрас тела существа дополнял горизонтальный черный мазок. Почему горизонтальный? «Но почему я вижу в этом эротизм? Может быть, у меня воображение болезненное?» – Саб ощущал зной, сладость запретных игр, животную страсть, энергию и опасность, слышал шум волн и голоса на пляже. Страх и покорность девочки, наслаждение. Похоть? Да, эту страсть на солнце, пожалуй, можно назвать похотью, импульсом животной страсти. Каким образом это наивное изображение передает все это? Цветом? Но в свете фонарика Саб не мог видеть цвет в полной мере, тем более трудно было оценить соотношение оттенков. Черный ключ на золотистом фоне картины притягивал взгляд. Саб помнил, что Пикассо всегда относился к ключам с особым пиететом, вот и здесь ключ в лапке золотистого существа выглядел как волшебный предмет.

– Мы совершенно одурели от любви и солнца, – повторил Пабло. – И было опасно… мне даже было немного страшно, она была несовершеннолетней. Знаешь, эти загорелые длинные ноги, плоский живот… если бы кто-то догадался про нашу кабинку и что там творилось, боже! Хватит, не хочу больше это видеть.

Свет фонарика покинул полотно и бродил, высвечивая фрагменты других картин.

– Долго мастерская будет опечатана? – Саб пытался представить, какие страсти, краски, невиданные формы находятся здесь в плену. – Разве посторонние люди имеют право лишать нас всех возможности смотреть на твое искусство?

Он понял теперь отвращение друга: все в этой емкой вселенной было создано руками Пикассо. И вдруг холодные руки, лишенные дара, вторглись сюда, решив изолировать создания от их творца.

– Откуда знаю, – фонарик Пабло перестал освещать детские фигурки, причудливо переплетенные с формами ягодиц и грудей, – идем.

Утром Сабартес встал рано, рассмотрел провизию, принесенную кухаркой, и попросил ее тщательнее перемыть посуду. Затем нашел ящик, где лежали скатерти, и выбрал самую нарядную. До полудня Саб занимался уборкой зала, пытаясь разложить вещи более компактно и протереть пыль. Потом занялся сервировкой стола: не только постелил скатерть и поставил приборы, но и нашел и отмыл подставку для чайника, взял небольшую вазу, туда поместил разноцветные листья, принесенные с прогулки.

– Который там час? – спросил Пабло из своей спальни около полудня.

– В любом случае пора вставать, – отозвался Саб, поправляя нарядные салфетки под приборами.

– Ну, посплю еще.

Накануне, после похода в мастерскую, они пили допоздна, рассказывали друг другу истории, Пабло никак не хотел ложиться спать.

– Можно тебя попросить, Саб? Принеси бумагу и карандаш! Мне надо записать сон.

– Сначала вставай, я еще даже не пил кофе. Запишешь за завтраком.

– А сколько времени?

– Почти полдень, поздно уже. Хочу кофе!

– Ну и пей, а мне нужен карандаш!

– Ты помнишь, Элюар вчера сказал, что они придут к нам.

– Точно! Забыл, уже встаю. Пойдем погуляем и купим что-нибудь к обеду. Вино мы все выпили. Ты сделаешь салат?

Какая красота, – сказал Пабло, увидев в гостиной накрытый завтрак. – Ты волшебник, мой Саб! А… а куда ты дел вещи, которые были здесь, на столе? – вдруг забеспокоился он.

– Пока никуда, просто сложил все там, у окна.

– Не выбросил? Не люблю, когда их передвигают… – Пабло склонился над стопкой бумаг и журналов, возвышавшейся, как сугроб, около окна.

– Но я… там не вещи, Пабло, просто бумаги, разное барахло…

– Барахло?! Ты решаешь в моем доме, что нужно, а что нет? Если даже маленькой бумажке или вот этому спичечному коробку… – Пабло наклонился и взял в руки коробок с таким видом, будто спасал птенца.

– Он пустой, успокойся.

– Какая разница! Ему судьба выпала попасть ко мне, это не может быть случайностью – ни для него, ни для меня! И место, которое он занял в доме, тоже не случайно! А ты его оттуда… У меня свой порядок, и я ненавижу! Больше всего ненавижу! Невыносимо, когда его нарушают. Есть мой мир, и любая мелочь в нем работает, разве ты этого не понимаешь?! Саб, я думал, ты все чувствуешь, – причитал Пабло.

– Я только перебрал старые газеты и, между прочим, нашел там листки с твоими стихами, о которых ты забыл, наверное. Я положил их в отдельную папку, чтобы перепечатать, когда ты поедешь к дочери.