Ольга Фарбер - Ищу квартиру на Арбате

– Вот и моя личная медсестра пожаловала. Может, поздороваешься прежде, чем нести чушь.

– Привет! Но ты правда выглядишь отлично.

– Я как та лампочка, которая, прежде чем погаснуть, загорается ярким светом. Открой-ка вон ту красную папку, которая лежит на подоконнике.

– Что это? – Катя открыла папку. Кроме даты и знакомой подписи Семена она ничего не могла разобрать. – Здесь все на иврите.

– Завещание. Дача на Николиной, акции.

– Я не возьму, мне не надо, – запротестовала Катя.

– Бери, дура! – зарычал, как раньше, Семен. – Если тебе не надо – отдай моей единственной дочери!

– Так ты знал? Ты знал, что Соня твоя дочь?.

– Конечно, знал. Как, ты думаешь, она поступила в МГУ? Откуда брались подарки на ее дни рождения?

– А почему же… почему… почему ты не сказал мне? Я думала, может, это отец помнит обо мне и помогает.

– Твоя мать была в курсе. Я ей звонил, узнавал, когда тебя дома нет… Она передавала и деньги, и подарки.

– Почему ты был не с нами?

– Стоит напомнить, что это ты сбежала от меня.

– Я была полной идиоткой…

– Да и я не лучше. Сейчас прошу за себя, тогдашнего: прости ты меня за все, вольно и невольно причиненное. За то, что сделал, и что не сумел…

Катя закрыла лицо руками.

– Успокойся, – ласково сказал Семен и погладил ее по голове, как маленькую девочку – Теперь уже ничего не изменишь. Просто я казался себе умным, а был дураком. Это самая распространенная мужская ошибка.

– Я привезла тебе Сонькины фотографии, – спохватилась Катя и, всхлипывая, открыла сумочку. – Надо было взять ее с собой, чтобы она познакомилась с тобой!

– Ты с ума сошла? Чтобы дочь запомнила меня таким – умирающим больным стариком? Я бы не позволил… Покажи ей фото из Прованса. Помнишь, Алик нас фотографировал?

Семен надел очки и бережно взял фотокарточки: на одной Соня играет с котенком, на другой позирует с бабушкой в филармонии. Он долго разглядывал портрет Сони, сделанный в фотоателье. На нем она выглядела старше.

– Как же она похожа на мою маму… Особенно верхняя часть лица: глаза, лоб, широкие скулы…

Семен расспрашивал о Соне. Его интересовала каждая, пусть даже самая маленькая, деталь из жизни дочери: в каком возрасте начала ходить, с чем любила играть, какой цвет ей идет, носит она платья или, как вся молодежь, предпочитает джинсы. Он хотел представить ее, понять, чем она живет, какие книги читает, какую музыку слушает.

Катя подробно рассказывала.

– Она в бабушку, любит музыку, ходит на концерты.

– Как поживает Анна Ионовна? Я ею искренне восхищаюсь.

– Бабушка у нас на высоте, но уже не выступает, только на домашних праздниках играет для своих. Кстати, когда я выходила от тебя, в холле играл небольшой оркестр. Я так удивилась! Здесь принято давать концерты в больницах?

– Израиль – удивительная страна, и чем дольше живешь тут, тем больше это понимаешь. Да, это играли студенты Иерусалимской академии музыки и танца. Когда я еще мог вставать, выходил слушать их. И, знаешь, мне становилось легче… А Соня играет на каком-нибудь инструменте? Может быть, она пошла в твою бабушку и маму?

– Да, не в меня, – улыбнулась Катя. – Я-то целиком в отца – медведь на ухо наступил. Ну, на мне природа отдохнула и взялась за дело с новой силой. Представляешь, Соня нотную грамоту освоила к шести годам. Во время беременности я каждый день минут на пятнадцать включала кассету с Моцартом или Чайковским.

Катино лицо озарилось нежностью. Она инстинктивно, как тогда, когда носила Соню, погладила живот.

Семен не отрываясь смотрел на нее. Он схватил ее руку, прижал к груди. В его глубоко запавших, лихорадочно блестящих черных глазах стояли слезы.

– Дурак! Какой же я дурак!..

– Она упряма, как и ты…

– А молодой человек у Сони есть?

– Нет еще. Ей всего семнадцать.

– Я помню, сколько ей лет, – резко перебил ее Семен.

К огромному панорамному окну уже прильнула непроглядная, черная жаркая южная ночь. Больница спала глубоким сном: затихли звуки шагов, негромкий звон каталок с лекарствами, приглушенные голоса. В палате горел ночник. Казалось, они остались в мире одни.

– Почитай мне вслух, – попросил Семен.

Катя взяла с тумбочки книгу в твердом переплете: сборник рассказов Бунина. Открыла наугад на «Антоновских яблоках». Провела рукой по шероховатой странице. Она любила читать с листа и никак не могла привыкнуть к новомодной электронной «читалке».

– «Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и – запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести», – начала читать Катя.

– Как хорошо, – Семен прикрыл глаза. – Я и впрямь чувствую запах антоновки на Николиной горе. Яблоки падают на землю и возвышаются буграми. Сначала жесткие, а занесешь домой дозревать, положишь в плетеную корзинку на подоконник – такой аромат кругом. И куда, Катюша, уходят от нас эти простые радости жизни… Почему очевидны они только в детстве и старости? Знаешь, я так любил перебирать руками нагретую за день землю… А весной, как только сойдет снег, какое счастье увидеть крошечные стебельки подснежников! Ты знаешь, что французы называют их снежными колокольчиками?

– Нет, впервые слышу

Семен накрыл маленькую Катину руку своей большой сухой ладонью. Ночник над кроватью мягким светом выхватывал из темноты их фигуры. По углам палаты теснились причудливые тени, складывавшиеся в осенние яблони, которые сплетали свои ветви, качали листвой, бесшумно кивали, здороваясь с собратом – невидимым в темноте за окном апельсиновым деревом. В палате израильской клиники «Ассута» доживал погожие осенние дни старый яблоневый сад вокруг деревянного дома со скрипучими ступенями в таком близком сейчас Подмосковье, и Семен уходил туда, где нагретая за день сухая земля сыпется, как песок, сквозь пальцы.

Он слабо, уже оттуда, из родительского дома на Николиной Горе улыбнулся Кате и, с трудом подбирая слова, сказал:

– Есть… легенда, что… подснежник не только первый весенний цветок, он… самый первый из цветов. Когда Бог… изгнал Адама и Еву из Рая, на земле… была зима… Шли… Адам и Ева… по холодной и пустынной Земле… И только белый снег… сыпал им в лицо… Бедная Ева… расплакалась… Не от холода, а от сожаления… об утерянном Рае. Увидел Господь… ее раскаяние… И сжалился… Превратил несколько слезинок в нежные цветы… Чтобы они… утешили Еву и дали понять, что… Бог не оставил своих детей…

Острая боль не дала ему договорить, пронзила с такой силой, что показалось – тело разорвется на части.

– Не оставил… – успел повторить он.

Тишина оборвалась разом: мигающими лампочками на панели, вмонтированной в стену у кровати Семена, низким приглушенным воющим звуком, распахнутой настежь дверью, суетливым топотом. Катя, оцепенев, увидела все это мигом, одной секундой, без обычной последовательности действий.